— В Москве ещё надеются, что здравый смысл возьмёт верх, — заключил Хавинсон, рассказав об обстановке в Финляндии, — но я не верю в это. У меня создалось впечатление, что кто-то умышленно и беспощадно загоняет эту страну в тупик, из которого не может быть иного выхода, кроме войны.
— Кто?
Хавинсон только пожал плечами, затем осторожно предположил:
— Скорее всего, кто-то за пределами Финляндии, а Рюти, Таннер, Эркко усердно помогают им.
Хотя всё, что сказал ответственный руководитель ТАСС, было интересно и важно, я не понимал, какое это имеет отношение ко мне, к моей предстоящей работе.
— Самое прямое! — объявил Хавинсон, выслушав мой вопрос. — Дальнейшее обострение советско-финских отношений может привести к удалению наших дипломатов и всех других работников из Хельсинки, и стокгольмскому пункту ТАСС придётся взять на себя освещение всего, что будет происходить в Финляндии. Понимаете? — Хавинсон остановился, чтобы я вдумался в то, что услышал. — Всего! Стокгольм близко к Хельсинки, шведы лучше всего осведомлены о том, что происходило и происходит там, и мы считаем, что именно вам надо взять на себя обязанности корреспондента по Финляндии, если нашему корреспонденту в Хельсинки придётся покинуть финскую столицу.
— Это будет четвёртая страна, — напомнил я Хавинсону. Уже после назначения в Стокгольм мне добавили Норвегию и Данию, где вовсе не было корреспондентов ТАСС (в Стокгольме обязанности нашего корреспондента выполнял шведский журналист-коммунист).
— Если обстановка сложится действительно так, как я ожидаю, мы непременно пришлём в Стокгольм ещё двух-трёх человек, — пообещал Хавинсон. — А вы ищите там людей, которые помогли бы вам освещать жизнь не только Швеции, но и Норвегии и Дании. — Он подумал немного и подчёркнуто добавил — И Финляндии! Непременно и Финляндии! Они могут потребоваться вам сразу же!
Гнетущее чувство, вызванное ожидавшей меня неизвестностью, усиливалось сознанием тяжёлого и, может быть, непосильного бремени, которое свалилось на плечи человека со столь ограниченным жизненным и журналистским опытом. Возвращаясь около трёх часов ночи домой, я очень жалел, что позволил Щербакову уговорить меня поехать в Берлин. Вместо одной Германии на моей ответственности оказались три страны с вероятной перспективой, что к ним прибавится четвёртая — самая трудная и тревожная.
Друзья, которых я пригласил, приготовив всё необходимое для проводов за границу, давно поели и попили всё, и одни разошлись по домам, другие уснули тут же. Запасливые соседи-грузины — они издавали в Москве «Ведомости Верховного Совета СССР» на грузинском языке — принесли бурдюк вина, привезённого накануне из Грузин, и мы попытались придать проводам должный характер в те два-три часа, оставшиеся до моего отъезда.
Ночью в Москве выпал первый снег, и улицы, по которым мы ехали на Центральный аэродром, были совсем белыми. Снегом был занесён и аэродром. Шведский самолёт, на котором я улетал, прокатился по стартовой дорожке два раза, прежде чем разогнался и взлетел. Развернувшись над заснеженной Москвой, он взял курс на северо-запад. Пустынный аэродром Великих Лук, где самолёт опустился, был залит дождём, под дождём оказалась и Рига, а затем и Балтийское море.
3
В Стокгольм мы прилетели уже вечером. На вокзале аэродрома Бромма — он расположен на окраине шведской столицы — меня встретил первый секретарь полпредства Сысоев, провёл через таможню и иммиграционную полицию. Полицейским оказался некий… Петров (позже я убедился, что белоэмигрантов много не только в шведской полиции). Он знал Сысоева, поощрительно улыбнулся мне и сделал рукой жест, словно приглашал вступить на землю Стокгольма.
Полпредская машина доставила нас в центр столицы — движение в Швеции было левым, и езда по «неправильной стороне» тревожила меня, заставляя время от времени вскрикивать: «Осторожно! Встречная машина!» Сысоев помог мне поселиться в гостинице «Еден» (Рай), оставил схему, как найти полпредство, и уехал. Утомлённый долгим и трудным полётом — над Балтийским морем лётчики, опасаясь неожиданного нападения самолётов воюющих держав, вели самолёт, едва не задевая крутые, с белыми гребнями волны, — я тут же уснул. Только утром увидел, что перед отелем лежит большой, по осеннему голый и чёрный парк, а совсем недалеко расположена площадь, по которой часто снуют трамваи, — это была одна из главных столичных площадей, откуда начиналась самая известная улица Кунггатан (Королевская).
Обогнув парк, я нашёл улицу, на которой находилось полпредство, и издали увидел его светло-серый дом: напротив него и у ворот торчали в чёрных шинелях и фуражках полицейские. Не дожидая исхода переговоров, Маннергейм, Рюти, Таннер и Эркко старались разжечь во всех скандинавских странах вражду к Советскому Союзу и поднять волну антисоветских выступлений, рассчитывая с их помощью оказать давление на Советское правительство. В соседней Швеции эта волна была особенно высока и бурна. Демонстранты уже не раз приходили к советскому полпредству, устраивали митинги под его окнами, забрасывали камнями, помидорами, яйцами и даже пытались штурмовать полпредские ворота, и правительство распорядилось усилить его охрану.