Шведские газеты стали дружно писать о том, что в это трудное время в Лондоне и Париже возлагают особые надежды на Москву, и наши английские и французские знакомые, изменив вдруг коренным образом поведение, начали всячески показывать своё дружественное расположение к Советскому Союзу и его представителям в Швеции.
Де Шессен, забыв или сделав вид, что забыл о моём резком письме, начал разговор с того, что сообщил о намерении руководства ассоциации иностранных журналистов в Стокгольме расширить свою работу. Как президент ассоциации, он хотел, чтобы «русские журналисты также приняли активное участие в этой работе», для чего им следовало оформить своё вступление в ассоциацию. Из своего маленького зелёного портфельчика он достал бланки заявлений и анкет и положил мне на стол.
— Вы же знаете русский язык, — сказал я ему. — Зачем нам прибегать к шведскому, который оба знаем слабо, или к немецкому, который вам сейчас неприятен?
— Что ж, давайте говорить по-русски, — согласился де Шессен и признался, что с русскими эмигрантами, которых во Франции много, всегда говорил по-русски. Среди них были даже такие писатели, как «преданный у вас анафеме Иван Бунин». Мы возразили, что Бунина «анафеме» не предавали и что, хотя он покинул родину, не приняв революции, его рассказы выходят время от времени большими сборниками.
Мы решили, отложив разговор о литературе, воспользоваться приходом хорошо осведомлённого дипломата и задали вопрос, который беспокоил нас:
— Что происходит во Франции?
Сообщения, поступавшие в Стокгольм из Парижа, Лондона, Берлина и Рима, были не только отрывочными, но и противоречивыми. Германские агентства ДНБ и Трансоцеан всё преувеличивали, Гавас и Рейтер всё преуменьшали. Соответственно прогерманские газеты в Стокгольме изображали события в Западной Европе в угодном Берлину духе, расписывая самыми чёрными красками положение Франции, брошенной сдавшимися на милость германского победителя или бежавшими за водный барьер союзниками. Проанглийские газеты писали об отчаянных, но решительных и смелых попытках французской армии отразить германское наступление, которое было остановлено на Сомме. Даже военные обозреватели — люди со знаниями и опытом — не могли разобраться в этой сумятице.
Уже всем было известно, что намеченная ещё Гамеленом попытка «срезать» германский танковый клин, вытянувшийся от Арденн до Ла-Манша, не была осуществлена. Новый главнокомандующий Вейган отменил приказ Гамелена союзным войскам, находившимся в Бельгии и Северной Франции, двигаться на юг, а войскам, оказавшимся южней германского клина, двигаться на север, чтобы, соединившись, осуществить стратегический замысел. Вейган объявил, что хочет сначала ознакомиться с обстановкой и побеседовать с командующими соответствующих армий, но вдруг исчез на целые сутки. (Позже осведомлённые люди рассказали, что престарелый генерал, утомлённый длительным и трудным перелётом из Бейрута в Париж, решил отоспаться и, спрятавшись в одиноком домике под охраной приближённых офицеров, проспал ровно сутки.) На ознакомление с обстановкой и беседы с командующими он потратил ещё двое суток. Убедившись, что приказ Гамелена был нужным и правильным, он повторил его. Однако германское командование уже успело укрепить основание клина спешно переброшенными пехотными дивизиями с артиллерией, и попытка «срезать клин» провалилась. Вслед за танковыми колоннами в Северную Францию двинулись основные силы германской армии.
— Я знаю только то, что сообщается в этих газетах, — ответил де Шессен, кивнув на газеты, лежавшие на моём столе. — В миссии мы наладили прослушивание передач французского радио, хотя это даёт не очень много. Немцы задержаны на Сомме, и генерал Вейган пытается организовать сопротивление, но ведь силы явно не равны. Наши союзники бросили нас…