— Опять! — прошептала Мария.
Завывание мин было самым противным звуком войны, самым страшным из всех, какие ей пришлось слышать до сих пор.
— Как Сашок? — крикнула она, стараясь преодолеть страх, и встала.
— Пустяком отделался, царапина, — издали ответила Лиза. — Кончаю перевязку.
Сизов поплевал на ладони и взялся за лопату. Он не хотел приказывать, он просто начал работать сам, как делал всё время с тех пор, как война подошла вплотную. И Мария, втягивая голову в плечи, тоже принялась за работу. Григорьева громко вздохнула и со злобой рванула и выкинула из траншеи тяжёлый камень. Было слышно, как он стукнулся о бревно, грузно поскакал по склону и бултыхнулся в воду.
— Куда наши-то подевались, не пойму! — сердито сказала Григорьева, выковыривая киркой второй камень. — То над душой висели, торопили, а когда работу принимать — никого нету!
— Большой бой идёт, — вслух подумала Мария. — Понадобится рубеж — придут.
Миномётный и артиллерийский обстрел прекратился, но от наступившей тишины стало ещё страшнее.
— Идут! — крикнули с дальнего края участка.
Из полутьмы вывалились сгорбленные фигуры.
Было что-то пугающее в их неверной походке, в угрюмо опущенных головах, в том, как они жались друг к другу, словно боясь потеряться. Мария кинулась навстречу: это были свои. Некоторые вели под руку раненых, а один качался, как пьяный, — он нёс на спине товарища, и нёс, видимо, давно — движения его были неточны, и дышал он с хрипом.
— Кто идёт? — окликнул Марию один из бойцов.
— Это мы… окопники… — сказала Мария, разглядывая странную группу.
— Так что же вы здесь делаете? — вскричал боец. — На кой чорт торчите здесь? Вы ж одни остались, все ушли! Мы — последнее прикрытие!
— Как?
— А вот так! — Боец сплюнул и сказал тише: — Хорошо, что они не пронюхали, а то бы давно здесь были…
Мария напряжённо всматривалась в полумраке в его лицо — грязное, морщинистое, измученное, злое, и под этой маской страдания и грязи ей мерещилось что-то молодое, знакомое, близкое — и в этом молодом и близком было безысходное отчаяние. Она не поверила словам бойца, вернее — не поняла их толком, это было слишком дико и страшно, но она поверила его отчаянию, и оно ошеломило её.
— Но почему? Почему? — спросила она, силясь понять. — Почему отступать? Мы так построили… и река… Майор говорил — им ни за что не пройти…
— Не знаю… — мрачно сказал боец. — Только сил никаких нет… Пять суток… каждый день… каждый день… и как!.. Сколько может человек? У них авиации туча… головы не поднять… Улетят и листовки бросают: «Ушли на заправку, ждите через двадцать минут…» Я в них из винтовки, из винтовки, из винтовки… К чорту! — вдруг выкрикнул он высоким, мальчишеским голосом, и губы его затряслись так, будто он сейчас заплачет. — К чорту, уходите, ломайте всё!
— Митя? — прошептала Мария.
Теперь, когда он почти плакал, она разом узнала его, узнала в этом грязном, постаревшем, измученном, искажённом злобою лице знакомые черты Мити Кудрявцева, своего соседа по квартире. Боже мой, Митя?! В мгновенном проблеске памяти возникло его лицо, которое было ничем не похоже на сегодняшнее, настолько начисто стёрла с него война юношеское, доверчивое выражение. Мария провожала его на фронт. Да ведь это было всего полтора месяца назад!. Форма на нём была новенькая, аккуратная, за ремень винтовки были заткнуты цветы, он был свеже выбрит, и окружали его друзья, студенты, — ополченцы! Он не смел при всех поцеловать её руку, а только погладил и сказал: «Целую…»
— Вы, Марина? — пробормотал Митя, болезненно морщась, будто старался узнать и всё-таки не узнавал. — Ну, и… уходите! Уходите скорее, или вы не понимаете?..
— На кой дьявол вас здесь оставили? — сказал другой боец и поправил винтовку, висевшую у него на плече дулом вниз. — Пошли, ребята! И вы за нами! Или вам жизнь не дорога?
— Я не знаю, — растерянно сказала Мария. — Мы не сдали участок…
— Да пусть он провалится к богу, ваш участок! — закричал Митя ненужно громким голосом.
Мария отшатнулась от него и побрела назад, в траншею.
— Надо уходить, товарищи, — сказала она — Наши отступили, надо уходить…
И стала собирать инструменты.
Всё было кончено, всё гибло. Столько дней жила она, вдохновляющей надеждой, что вот здесь, на построенном ею рубеже, будет остановлен бешеный напор врага. Столько дней они все работали сверх сил, чтобы построить в срок, построить прочно… Напрасно! Поздно… Снова и снова вставало в её памяти измученное лицо Мити с трясущимися, непослушными губами. И страшнее его слов было то, что для него сейчас, видимо, просто не существовало ни уважения, ни любви, ни целомудрия, ни надежды…