— Слава богу, ушла!.. Дела очень плохи, Муся. Об этом не надо никому говорить, но наш район почти весь занят. То-есть утром так было, сейчас, возможно, и весь. Когда я уезжал, оставалась одна дорога. Поезда уже не ходили. У кирпичного завода шёл бой. Не сегодня-завтра немцы будут под самым Ленинградом. Они рвутся в обход. Со дня на день последняя железная дорога будет перерезана…
— Я знаю, — сказала Мария со спокойствием, которое удивило её самое. — Я знаю… Но сегодня был танкист от Алёши, он сказал очень верно: русский человек…
— Это всё лирика! — прервал Борис. — Сейчас не до болтовни. Мы едем завтра в ночь на грузовиках.
Завтра, и ни днём позже. Собирай Андрюшку, маму, бери самое необходимое и ценное…
Мария была так поражена, что не ответила. Борис почувствовал её молчаливое сопротивление, мягко привлёк к себе.
— Оставаться здесь безумие, понимаешь? Я же не паникёр и не трус, я не растерялся, как твой Митя. Но я трезво оцениваю обстановку. Я сделал всё, что мог. Вывез оборудование литейного завода и мастерских… Остальное приказал закопать… Ты бы видела! Ни грузовиков, ни горючего… всё бралось с бою! Я летел на своём зисе, пока не лопнула покрышка, потом висел на подножке последнего поезда. Поезд обстреляли из пулемёта. Бомбили… Я так боялся, что уже не застану вас…
— А где Гудимов? — еле слышно спросила Мария.
Борис не ответил, он продолжал, всё более распаляясь:
— Конечно, борьба не кончена, она ещё только начинается. Ты ещё увидишь! А сегодня надо работать, работать, работать! Если хочешь знать, именно тыл решит исход войны. Бешеными темпами разворачивать производство — вот что нужно! Каждый способный человек должен отдать этому все силы. Не важно, что ты хочешь, где ты хочешь быть…
— Постой, — звенящим голосом сказала Мария. — Это всё верно. Но я что-то не понимаю. Ты — один из руководителей района. Вы, что же, все уехали? И Гудимов?
Она вдруг представила себе Бориса таким, каким он ввалился в квартиру час назад, и от этого ей стало трудно дышать.
— Гудимов — секретарь райкома, — вяло ответил Борис. — У него там свои задачи, у меня — свои. И в конце концов сейчас важнее развернуть наше производство на новом месте, чем геройствовать в немецком окружении и ждать, пока тебя раздавят.
— Наверное, это так и есть, — утомлённо сказала Мария. — Я хочу думать, что ты прав. Но почему у меня ощущение… и я не понимаю, почему Гудимов…
Борис подчёркнуто громко вздохнул. В голосе его звучало сдерживаемое бешенство:
— Ты всегда была идеалисткой! Но в условиях войны это нелепо. Нелепо и опасно! И твой Гудимов, если хочешь знать, вроде тебя. Партизанский вождь! Ты себе представляешь кучку агрономов, учителей и ветеринаров против полчищ танков, против артиллерии и «мессершмиттов»?!
— А где Оля?
Борис густо покраснел и крикнул:
— Вот и Ольга тоже! Брат её ищет по всему городу, а она в штанах, с карабином… Гудимов! Партизаны!.. Романтика!
— Ты… поссорился с Гудимовым, да?
— Я выполнял свою задачу, а он свою, вот и всё, — веско сказал Борис. — Я не понимаю, что ты мне стараешься пришить?.. Сейчас надо не философствовать, а собираться в путь.
— А Ленинград? — спросила она упрямо. — А Ленинград?
Он улыбнулся и притянул ее к себе.
— Девочка моя… Ты так неприспособлена для всего этого! И всё же надо трезво смотреть правде в глаза. Главное — не поддаваться панике…
— Это я поддаюсь панике?
— Ты не хочешь видеть правду. Пойми. На этом участке мы потерпели поражение. Мы расквитаемся за него позднее. За него и за всё. А сейчас надо работать и спасать то, что ещё можно спасти. И потом — зачем гибнуть тебе? И малышу? И маме? Зачем глупые жертвы? Что ты можешь сделать?
Мария резко отстранилась. Она уже не чувствовала дикой усталости, сковывавшей её волю.
— Как ты думаешь, что будет, если все ленинградцы возьмут и уедут, чтобы не жертвовать собою?
— Будет то же, что с Наполеоном в Москве. Немцы возьмут пустой город.
— Немцы?! Возьмут?!
— А ты что же… — помолчав, медленно заговорил Борис. — Ты уверена, что немцы не возьмут? Не могут взять?..
— Могут, — прошептала Мария. — Могут, если мы отдадим… Но мы не отдадим. Мы будем строить новые укрепления, баррикады, мы будем драться. Красная Армия и мы, мы все. До последнего человека! И Митя, которого ты бы пристрелил! И все, когда за ними будет Ленинград, когда схватит за сердце — все будут драться!..
Борис молчал. Она видела его большую фигуру с опущенными плечами, освещённую сзади настольной лампой. Она угадывала мрачное и смятённое выражение его лица. И она вдруг с острой жалостью и отчаянием оказала себе — да ведь это же Борис!.. Мой Борис… Я же люблю его…