Конные, окружившие толпу, хрипло загорланили. Кое-кто из толпы поклонился. Князев протолкался в первый ряд стоящих и, трижды истово перекрестившись, поклонился в пояс. Хрен заплывшими маленькими глазами выделил его из толпы и важно кивнул в ответ.
— Люды! — сказал Хрен. — Мы вольные казаки! Стоим за анархию и слободу! Комиссарам и чрезвычайкам пущаем юшку и ставим точку! — он прокашлялся, потом налился кровью. — А шобы карать зрадников и прочую контру, — он замолчал и тупо оглядел стоящих, — це вам усе объяснит мой главный заместитель Охрим Куцый.
Из-за спины атамана выдвинулся длинный сутулый человек в огромной карачаевской папахе, в расстегнутом полушубке, с плетью в руке. На широком длинноносом лице сверкал один глаз, веко другого было накрепко прикрыто, как заклепано.
— Це Кривой, — услышал Санька позади себя. — Он Хреном как конякой вертит.
— За яку вожжу потягне, туды и той, — подтвердил второй голос.
Подъехал конный и, увещевая, звучно врезал по чьей-то спине нагайкой. В наступившей тишине слышно было, как потрескивают ступеньки под спускавшимся франтоватом хлопцем из свиты и как загнанно дышат арестованные. Неожиданно и звонко ударил неподалеку петух.
— Громадяне, — сказал одноглазый, — це, — он ткнул плетью в троих внизу, — це гнусный и контровый элемент! Батько Хрен поднял над округой наше черное знамя. За вольную крестьянскую долю, за свободу! Шо ж делают ваши избранные головы? С подмогой идут навстречу великой правде анархии и свободы? Нет! Они сидят, як вороны над падалью, и гавкают, шо они ни с нами, ни с красными комиссарами, ни с бароном Врангелем… Ось и рассудите нас, громадяне. Восстание по усему уезду, поднялся великий селянин супротив угнетателей, супротив белых господ и красных нехристей, а они задумали сами отсидеться, да и вас заманили, вас, честных селян!
В толпе загомонили.
— Це у точку!
— Ходу не давали!
— За власть, як дворняга за стерьво, уцепились!
— О, це слово самого селянина, вольного селянина, шо поднимается за свою свободу и долю! — подхватил Охрим. — Вцепились эти сучки за свою власть, як в стерьво! Хотели сами всем заправляты, всему быть головами, а до народной доли да казацкой воли им никакого дела! — он сделал паузу, затем повернул голову к стоявшему рядом Хрену. — Наш батько, он за волю! Он за народ. Он не желает вмешиваться в приговор. Треба вам, братцы, сказать, шо заслуживают цеи злодеи и изменники! Решайте, громадяне.
На секунду наступила тишина. Хрен молча глядел перед собой маленькими недовольными глазами.
— Ошиблись они! — крикнул чей-то голос, и сразу обрушился гвалт.
— Поучить их — и ладно!
— Нехай живут! Ошиблися!…
Настроение толпы было явно в пользу освобождения. Охрим прислушивался, повернулся к атаману. Толстое лицо Хрена побагровело. Крики из толпы его явно не радовали. Одноглазый что-то нашептывал ему на ухо. Видно, уговаривал.
Неожиданно из толпы выступил Князев. Его длинные сивые волосы, странная фигура в поддевке, благостно улыбающееся лицо заставили толпу умолкнуть.
— Дозвольте, граждане, и нам, каликам перехожим, словцо молвить, — тонко пролился его голос.
Санька увидел, как Хрен вопросительно повернулся к Охриму, а тот шагнул было вперед, но Князев уже говорил.
— Вы, свободные граждане села Василянки, должны ноне судить свою избранную власть. Батька Хрен, защитник наш, дал вам полную волю постановить, как захотите. Так дозвольте ж, граждане, сообчить. Вот мы трое идем с городу. Власть там у христопродавцев-большевиков. Мучают они добрых людей, пытками да страхом выманивают потом да кровью нажитое имущество, довели до голодухи, до холодной смерти. Сами жрут, раздуваются, радуются, что у других кожа к ребрам прилипает. — Он повернул голову к Хрену. — Давеча склады сгорели. Возможно, что сами и пожгли. Все товары да продукты вывезли да схоронили по тайным местам, а склады ночью пожгли, чтоб людям очки втереть. Вот какие дела на божьем свете деются… — Князев примолк.
По толпе прошел ропоток, но она ждала продолжения. Видно было, что и Хрен, и его люди слушают с большим вниманием. Фитиль толкнул в бок Саньку, шепнул:
— Хитер подлюка! Кому хошь мозги вправит.
Князев поднял голову, словно очнулся от какой-то думы.
— Вот и хотел я сказать вам, люди добрые. Весь белый свет ополчился супротив антихриста с красным флагом, да силен антихрист! И не тем силен, что взаправду сила у его, а силен нашей глупостью да разобщенностью. Кого комиссары не грабят, кого не казнят? Вас, мужиков, первых, нас, городских, не меньше. А за кем идете? За этими дуболомами? — Князев ткнул рукой в троих у крыльца. — Батько Хрен силу поднимает народную, всех собирает, чтоб опрокинуть проклятую антихристову власть, а вы тут, как в берлоге, от всех отгородились, мешаете пакость эту люциферову осилить! Вот и хочу напомнить вам, люди добрые, василянские жители, что не помогали вы батьке Хрену и воле народной скинуть комиссаров, а мешали. Но вы не разумели, а ваши начальники из Совета — те по умыслу. Большевики они по натуре, как на духу говорю, большевики!