Выбрать главу

— Тут кто-то без нас обошелся, — усмехнулся Гусь.

— И Фитиль никогда об этом не упоминал?

— Никогда ничего такого. Видишь, тот склад кооператорский мы почему взяли? Там все вещички-то были — их легко было пристроить или загнать. Мануфактура, сахар. Хлеб — он тут при чем? Продавать — враз заметут и к стенке. А поджигать — какая ж нам выгода!

— Где сейчас Фитиль?

— Знать не могу, — Гусь отвел глаза. — Он мне не докладывался.

— Где вы прятали по большей части?

— У Гонтаря в саду. Там у его шалаш, мы там…

— С кем был связан Фитиль, кто к нему ходил?

— Не знаю. К нам никто не ходил. Он сам лыжи вострил чуть не раза три на дню. У нас никого не бывало.

— Проверим, — сказал Гуляев. — Соврал — не помилуем.

— Чего пугаешь? — сказал Гусь, вставая. — Мне, куда ни верти, — хана. Вы шлепнете, на то и власть, не вы — Фитиль найдет, скажет: скурвился — подыхай.

— Фитилю до тебя не добраться. Руки коротки, — сказал Гуляев. — Нарошный, увести.

— У Фитиля руки длинные, — пробормотал уходя, налетчик.

Едва его увели, Гуляев кинулся к Иншакову. Ему нужен был Бубнич, но в кабинете начальника он никого не застал. Тогда он выскочил во двор. Там, у самых ворот, Бубнич разговаривал с комэском Сякиным. Иншаков распоряжался у амбаров, наказывая что-то охране. Гуляев подошел к воротам в то время, когда Сякин заканчивал свою речь.

— Ты, комиссар, попомни, — говорил, по своему обыкновению чуть осклабясь, Сякин, — у тебя в уезде одна сила — эскадрон. Там парнюги и шашкой махать могут, и с винта пулять. Это ни пехтура тебе, что прицел от приклада не отличит. Так что выбирай: либо ты эскадрон кормишь, как того положение требует, либо и за ребят не поручусь, дюже они у меня горячие.

— Это что угроза, товарищ Сякин? — спросил, снизу вверх глядя на него, Бубнич…

— Понимай, как знаешь, — резко развернул лошадь Сякин. — Я не предатель и верный буду, а за ребят отвечать не могу.

— И это ты говоришь в такую минуту, Сякин, — Бубнич смотрел на него так, что другой бы уже должен был обратиться в пепел. Но Сякин шагом тронул лошадь к воротам и на ходу крикнул:

— И ты пойми! Коли б не такая минута, говорил бы!

Он выехал за ворота и там, улюлюкнув, послал лошадь в намет. Слышно было, как дробят, удаляясь, копыта.

— Видал, какие дела? — угрюмо повернул Бубнич к подошедшему Гуляеву.

— Товарищ уполномоченный, — с места в карьер начал Гуляев, — может быть, вы дадите кого-нибудь в помощь? Мне надо немедленно просить эту Власенко: Гусь из шайки Фитиля дал показания. Хочу проверить. У них база была в садах. Малина. Необходимо осмотреть, а я просто физически не успею.

Бубнич слушал, но слова словно отскакивали от его бронзового широкоскулого лица.

— Вот что, товарищ, — сказал он, — ты видишь каково положение? Надо все успеть и все — самому.

Он пошел к воротам.

Гуляев посмотрел в его широкую ссутуленную спину в порыжелой кожанке и понял, что наступил действительно критический момент для Советской власти в городе. Значит, надо действовать — и действовать одному. Он кинулся в свою комнату, на ходу приказав привести к нему Власенко.

Он сидел и записывал суть показаний Гуся, когда ее ввели. Она стояла в потрепанной юбке с грязным подолом, в жакете с продранными локтями, упавший на плечи платок не скрывал черных свалявшихся волос Красивое белое лицо с очень ярким ртом хранило выражение какой то отрешенной одичалости.

— Садитесь, — сказал Гуляев.

Она отвернулась от него, стала смотреть в окно.

— Слышите, что говорю! — поднял он голос. — Подойдите к столу и сядьте!

Как во сне, не отрывая глаз от окна, где билась и шуршала тополиная листва, она сделала два шага и села.

— У меня к вам несколько вопросов, — сказал Гуляев, поглядывая на ее руки, лежавшие поверх юбки на коленях. Пальцы были длинные и тонкие с обгрызенными ногтями, с царапинами на белой коже тыльной стороны ладони.

— Если вы ответите на них, мы вас выпустим.

Она словно бы и не слышала этого.

Гуляев разглядывал фотокарточку, взятую в доме Нюрки. Из желтоватой рамки с вензелями, выведенными золотыми буквами, смотрело молодое, зло улыбающееся лицо. Угольно-черные брови казались подведенными. В скулах была хищность и сила. Котелок, косо посаженный на лоб, обличал тщеславие и фатовство. Откуда-то он знал этого человека, где-то видел совсем недавно, но вспомнить — хоть убей — не мог.

— Фитиль? — спросил он, подвинув фотографию Нюрке.

Она взглянула, потом взяла фотографию в руки и засмотрелась на нее. На замученном худом лице вдруг проступило выражение такой страстной нежности, что на секунду Гуляеву стало даже обидно.