У штаба копился народ. Из ворот выезжали конные, толпа пеших повстанцев и местных переминалась под окнами. Мимо Клешкова проехал всадник и осадил лошадь.
— Эй, — окликнул он Саньку. — Здорово, чего пялишься?
Санька узнал Семку, адъютанта Хрена.
— А мне не запрещали! — сказал он с вызовом.
Семка наехал на него лошадью и остановился.
— Твой старый хрыч с батькой нашим грызется.
— Он такой! — сказал на всякий случай Клешков.
Вышел и встал в калитке Фитиль. Он безмерно скучал в этих местах, где ему не к чему было приложить свои таланты.
— Фраер, — позвал он Семку, — у вас в железку играют?
Семка, не привыкший к небрежному обращению, молча смотрел с седла на Саньку и поигрывал нагайкой.
— И откуда такая публика у нас взялась? — раздумывал он вслух. — Может, срубать вас к бису, и дело в шляпе!
Фитиль подошел и тронул его за колено.
— Есть у вас, кто по фене ботал?
Семка вперился в него, побагровел и вскинул нагайку, но Фитиль дернул за повод коня, и тот сделал свечку. Разгневанный адъютант еле усидел в седле.
— Пацан, — сказал, усмехаясь, Фитиль, — ты со мной не вяжись. Меня и на каторге стереглись.
Семка внезапно схватился за пистолет. У Фитиля наган был уже в руках.
— Оставь дуру, шкет!
Тогда Семка засмеялся.
— Силен!
Он слез с коня и, ведя его за повод, подошел к Фитилю.
— На каторге был?
— И еще кое-где, — процедил Фитиль и циркнул ему под ноги. — Я у тебя спрашиваю: фартовые парняги у вас есть?
— Попадаются, — сообщил Семка, — могу познакомить.
Они двинулись к штабу, за ними побрел Санька.
Толпа у штаба разбредалась.
— Тут погодите, — сказал Семка, кивнув на скамью под окнами. — Я скорехонько.
Фитиль подобрал какую-то палку, вынул нож, уселся строгать. Клешков, сидя рядом, прислушивался к шуму за окном. Рама была приотворена, и низкий хриплый голос какого-то штабного перехлестывался с Князевским тенорком.
— Вы уж меня извините, — паточно тек голос Аристарха, — только что же вам в городе-то потом делать? Анархия там и сама не прокормится, и народ не прокормит. Меня начальники мои вот об чем просили: ты, мол, Аристархушко, объясни умным людям, что нам с ними надоть союз держать. Пусть они нам город помогут взять, а потом мы им поможем, ежели что, в деревне. Отсюда вместе и начнем.
— Я же говорил, — пробубнил штабной, — взять город можно, только если ваши там перережут красных пулеметчиков.
— Нет, — хрипло сказал командный голос, и Клешков узнал Хрена, — давай сначала раскумекаем наши программы. Ваш союз-то белый выходит?
— И чего это мы все по цветам раскидываем? — опять умильно запел Князев. — Это ж не в красильне. Наш союз за порядок, за крепкое правление…
— За Врангеля? — спросил еще один голос.
— Да-к, что ж Врангель. Врангель -нам он неведом. Мы за всенародное правление, за вече… Чтоб к нему люди всех классов и состояний были допущены…
— Я, батько, считаю такой контакт с белыми изменой революции, — сказал глухой гундосый голос. — Город мы и без того возьмем, большевиков и без того придавим, но с белыми я бы контачить не стал. Мы анархисты-революционеры, мы за безвластье, а наш новый союзничек — слыхали? — за твердый порядок, за генералов да буржуазию.
— Ты, Гольцов, не бухти, — сказал чей-то напряженный и злой голос, — ты программу свою пока в карман положь. Как город брать с одной конницей против пулеметов?…
В это время к сидящим подошел Семен с тремя повстанцами, одетыми ярко и лихо: в мерлушковые папахи, в офицерские бекеши, в синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги.
— Ось, знакомьтесь, — сказал Семка, — це тоже каторжные. И, видать, по схожим делам.
— Фармазонил? — спросил один из подошедших, присаживаясь рядом с Фитилем.
Фитиль, вприщур наблюдая за троими, коротко и наотрез мотнул головой.
— Домушничал? — спросил второй.
И снова Фитиль отмахнулся.
— Медвежатник?
— Дело на Голохвастовской в Киеве слыхали? — спросил Фитиль и веско осмотрел всех троих.
— Три миллиона! — с восторгом сказал один, приседая перед лавкой на корточки. — Да постой, там же Федька Сука трудился.
— Сука на каторге в ящик сыграл, — сказал Фитиль, — да он там шестеркой был.
— Кто же атаманил? — теперь все трое склонились к Фитилю, стараясь всосать в себя все, что услышат.