Толпа перед Клешковым снова заволновалась.
— Комиссары, — гудел огромный бородач, — они доведут! Один амбаришко приберегли и то загорелся.
Клешков оглянулся. Лабаз, порученный его наблюдению, пылал.
Он повернулся к толпе, выставил вперед рук с наганом. Толпа подалась, выкрикивавший брань великан исчез за чужими спинами. Клешков выматерился, и тут же перед ним заплясал конь Иншакова.
— Прошляпил, раззява?! — Иншаков замахнулся плетью, Клешков отскочил. — Под трибунал! — кричал, наезжая на него конем, Иншаков. — Под трибунал пойдешь, зараза.
У Клешкова от обиды и злости свело скулы.
Гуляев высунулся из окна. Не веря своим глазам, смотрел вниз, во двор: по выгоревшей траве по направлению к каменному сараю, где держали арестованных, брел в распоясанной косоворотке, обритый наголо человек, странно похожий на Клешкова. За ним, старательно вынося штык, вышагивал парнишка-конвоир.
— Саня! — крикнул Гуляев, все еще не веря.
Спина узника дрогнула, он на ходу оглянулся, махнул Гуляеву рукой и побрел дальше.
Клешков! За что?!
Первой мыслью было — выручить. Бежать к Иншакову, к Бубничу…
Скрипнула дверь. Гуляев обернулся. Вошел спокойно сел за его стол Иншаков.
— Товарищ начальник, — шагнул к нему Гуляев, — я сейчас…
— И я сейчас! — перебил Иншаков и замолчал. Одутловатое лицо его будто враз постарело — под глазами трещинки морщинок, даже короткий задорный нос не веселил.
— Вот что, Гуляй, — сказал Иншаков после недолгого молчания, — как там у тебя с ограблением кооперации?
— Пока ничего конкретного.
— Бросай. Не до нее. Берись за склады. Там, правда, Бубнич сидит, но он просит прибавить от милиции кого-нибудь.
— А с кооперацией?
— Отложим. Тут, понимаешь, какое дело? Вдарили нас под самый поддых. Ловко сработали, гады. Склады-то полуэктовские — последнее наше добро. И то, почитай, не наше. Отослать мы этот хлебушек должны были. Да Харьков до лучшей поры разрешил самим пользоваться. Теперь выхода нет: будем реквизировать у буржуев. А тех мы недавно и так трясли. Теперь ежели не вытянем у них крупно продуктов, рабочий нам такого не простит. — Он помолчал. — Дела мутные… Да тут еще Сякин с его эскадронцами. Лучше бы его напрочь не было, понимаешь?! — закончил Иншаков с ожесточением.
— Товарищ начальник, — сказал Гуляев, — я займусь полуэктовскими лабазами. Только можно ведь туда Клешкова бросить! Я бы тогда кооперацию довел до конца.
— Про Клешкова забудь, — вставая, отчеканил начальник. — Клешковым трибунал занялся.
— За что? — изумленно спросил Гуляев.
— За дело, — бросил Иншаков. — А твое дело — сторона.
Гуляев вошел в обгорелый лабаз, где в углу за досчатым столом сидел на деревянной скамье Бубнич. Неподалеку от них отлого поднималась гора зерна. От нее шел запах гнильцы и духоты.
Бубнич невидяще посмотрел на Гуляева и снова уставился перед собой. Лобастое крючконосое лицо уполномоченного ЧК было угрюмо.
— Иншаков прислал? — спросил он своим скрипучим голосом.
— Иншаков.
— Садись. — Бубнич подвинулся на скамье. — Видел убитых?
Гуляев кивнул.
— Что об этом думаешь?
— Похоже, взяли их всех вместе.
— Думаешь, ребята были в будке?
— Похоже на это.
— Сякинские хлопцы, конечно, подраспустились. Но вояки они опытные, сплошь из госпиталей… Что-то не верится, чтобы они могли бросить посты и так запросто отправиться отдыхать.
— Тогда бы их не взяли, как кур. Семь человек! Едва ли нападающих было больше. И ни выстрела, ни крика…
— Соседи говорят, что вскрики они слышали. — Это уже, когда их рубили.
— По всему видно: работал батька Хрен. Но вот, как он провел свою сволочь сквозь патрули, как разузнал, что, где и как — вот вопрос…
— В городе, видимо, действует подпольная организация, — сказал Гуляев. — И ограбление складов потребкооперации тоже не просто грабеж. Опять все искусно, профессионально.
— Да, — сказал Бубнич, — подпольщина — это сейчас главная забота. Мы тут кое-какие меры приняли… Но что делать с поджигателями? Обратились на маслозавод, к ребятам с мельницы, в ячейки, просили сообщать любые слухи, которые дойдут до них об этом факте. На счету каждый человек.
— Товарищ уполномоченный, — воспользовался поводом Гуляев и прямо взглянул в суженные жесткие глаза Бубнича, — людей так мало, а они за пустяк трибуналом расплачиваются.