то два повлекут четыре, а если манёвр - то сгинут в плошке жратвы или в чьём-нибудь влагалище. Твоё богатство - золото, изумруды, яхонты - могут быть законом, а могут быть манёвром и исчезнут сразу же, как только манёвр будет закончен. Вот почему нет ни одной империи, которая не пришла бы к концу. Империя либо достигает закона - и она тогда больше не нужна, либо достигает конца манёвра - и то же самое. Разница - во времени. Империя достижения закона может стоять тысячелетия, империя достижения конца манёвра - от силы несколько сот лет, а то и меньше двадцати. Не великуйся, великий! Хотя, впрочем, если ты велик "величием" манёвра, можешь кричать о себе во все голоса всех колоколов - тогда ты послужишь хорошим уроком закону скромности, а значит, и мудрости. Мудрый всегда скромен, ибо не знает, закон он или манёвр. Человек...ты должен быть скромен и сдержан, ибо ты не знаешь, что в тебе от Бога, а что от тебя. Закон - всегда от Хозяина. Поэтому мудрый и молчалив: он послан Хозяином, на время, и будет, когда нужно, отозван. К тому же, все великие дела делаются в молчании. И потому, даже если ты не сделал ни одного большого дела, но был скромен и молчалив - это уже великое дело. Решение, принятое в пылу пира, равносильно манёвру, решение, принятое в молчании мудрецов, равносильно закону. Человек. Человек - большой вор. Он склонен видеть манёвр в законе и закон в манёвре. Мы склонны к этому. Поэтому - мы грязь, в которой мы копошимся и постоянно натыкаемся на себя. Поэтому и говорят восточные мудрецы - ты то, что вокруг тебя, всё, что ты видишь. Ты - эта изгородь, ты - этот кувшин, ты - этот человек, ты - этот червяк. Ты - это всё, пока от этого всего не очистишься. А когда ты очистишься от этого, это очистится от тебя. И вы станете свободны. Выходит, свобода - это просто путь от сущего к несущему. "Ищи того, чего нет", - ещё одна мудрость, пришедшая к нам из веков. И - выходит, - что нет ничего. Нет нашего страха, нет нашей доблести, нет нашей любви, нет нашей ненависти, всё пустое. Живи. Живи, как можешь, и Я узнаю, что ты можешь. Поэтому не пробуй прыгнуть выше головы, если тебя хватит лишь на один прыжок. Ибо (и потому) - постоянство - это твоя сущность. А постоянство означает верность. Наверное, наверняка, - слова, которые мы хотели, чтобы они стали нашей жизнью. Не получается. Пока ты неверен - будет неверны тебе, пока ты непостоянен - будет непостоянны с тобой. Впрочем, если ты будешь постоянен, тебя будут бояться, ибо сами непостоянны. Неизвестности всегда боятся, а постоянство - это неизвестность, в которую не хотят шагнуть, ибо она - начало чистоты, а чистота - либо навсегда, либо... Так что я не знаю, что тебе посоветовать. Все советы - чушь. Живи. Живи, как можешь, и Я узнаю, что ты можешь. Тяжело. Как тяжело. Ведь я не могу ничего. "Так и нет ничего". И что мне делать? Живи. Просто живи, а не играй в нарды. Рассвет приходит незаметно, но если ты начал что-то видеть, значит, рассвет пришёл. Рассвет - это закон, поэтому не отчаивайся. Лишь за игрой можно пропустить рассвет, но тогда и не заметишь, как придёт закат. Многие империи сгорели на этом, что уж говорить о людях. Мне рассказывали (кто, неважно), что был великий город, Рим, и он умирал молча под ножами северных племён. Я спросил: как так может быть? неужели никто не вскрикнул даже? А он мне ответил: кричали все, и убийцы, и жертвы, но голос ни одного из них не дошёл до Спасителя, ибо убийц Он не слушает, а жертва давно Его не интересовала, ибо не хотела спасения. И тогда я спросил его: а кто это, Спаситель? И он ответил: спасти может и сосед, усмехнулся и ушёл. Понимаешь, друг? Сосед спасёт, если услышит. Но если сосед не слышит тебя даже в довольстве своём, то Некто, Кто слышит всё, замечает это и шепчет убийце: "Они не слышат друг друга, ты можешь придти". Вот так умирают довольные и глухие империи. Поэтому всё, что мы можем сделать, чтобы спастись, это - слышать друг друга. У одного найдётся ум, у другого - доблесть, у третьего - догадка, а кто-то, кого мучит бессонница, возьмётся стоять ночами на страже. И тогда мы должны дождаться рассвета. Должны. Сейчас и здесь мы поняли общую судьбу. Теперь нам надо сделать следующий шаг. Понять, что если у нас общая судьба, то общий и хлеб (а если нет общего хлеба, то не будет и общей судьбы). Государь наш положил начало этому пониманию, но понять мы должны сами. Или - мы глухие. Каждый боится услышать гнев государя, каждый хочет услышать милость государя, но кто умеет услышать молчание государя? А нам надо слышать его молчание, ибо оно отдаёт нам нас. Чушь, что государь здесь затем, чтобы держать нас за бороды и шарить по нашим карманам. Он здесь затем, чтобы мы научились слышать друг друга, и если мы научимся этому, он уйдёт. Хм, или останется, но будет нем. Это одно и то же. Для нас, во всяком случае. А сейчас, когда враг скуп на пощаду и потому мы особенно чутки, сейчас самое время, то самое, чтобы в чуткости своей слышать молчание направления, научиться это молчание различать и сохранить в себе навечно умение это. Слава государю! Слава! Я давно не видел детей. Сейчас я пойду в город, чтобы их увидеть. Мне страшно. Что я увижу? А может, не ходить? Всегда можно отложить до случая, но потом это уже будет не то, что я хочу, а то, что меня не волнует. Потому я пойду. Что я увижу, интересно? Я увижу то, что видят они. Вот этого-то я и хочу. Я хочу увидеть, как на всё это смотрит жизнь. И тем самым понять нашу судьбу. В мире много подсказок, надо лишь уметь их понять. Ну, что, друг, пойдём? (это я себе). Первый шаг за порог отозвался пустыней. Это ли не знак, чтобы не делать второго? На улице - никого. Да, это бедная, старая часть города, но всё же. И вдруг мне показалось, что я сейчас могу уйти. Туда, в пустыню, открывшуюся первым шагом и никем ещё не замеченную, уйти из этого города, из плена его стен и его граждан. И оказаться там, где сейчас она... И тут я вспомнил, что её нет больше. Нет больше той, что была когда-то здесь, со мной. Лучше пустыня. И я сделал второй шаг. И ничто не отозвалось. Я шёл уже смело. Я сознательно миновал порт, потому что там всегда кто-то есть, и это было бы нечестно. Слева я услышал скрип колеса. Я обернулся. Осёл шёл по улице, таща за собой телегу. И - никого. Копыта осла были обёрнуты тканью и кожей в несколько слоёв, он ступал почти неслышно. Я стоял. Осёл с телегой прошёл мимо меня, мотнув только головой. В телеге не было ничего. Не было цели, ни у меня, ни у осла. Или у него была цель? И я пошёл за ним, за ним и за его телегой. Странное это было шествие - осёл, телега и я. Так миновали мы одну улицу, пересечённую ещё тремя. Там осёл повернул налево. Я послушно шёл за ним, в десяти шагах позади телеги. Не бред ли это? И тем не менее. Но вдруг...дорогу там, впереди переходила чёрная кошка. Осёл прибавил шагу. Зачем? - подумал я. Зато теперь мы опережали кошку. Но и она прибавила шагу. И тогда осёл остановился, я досмотрел, как кошка пересекла дорогу и скрылась в щели забора. Осёл стоял, стояла телега. Стоял и я. Это длилось примерно две минуты. После чего осёл повернулся и, сделав разворот с телегой, пошёл в обратную сторону, туда, откуда мы только что пришли. А я... Я сейчас решал ту же задачу, что и осёл три минуты назад. И тут я понял: сейчас я решаю для себя, быть, как осёл или...или как кто? Ты был моряком, - сказал я себе. Да, - ответил я себе, - я был моряком, но я не пошёл в двадцатый поход. Я медленно подошёл к той черте, по которой прошла чёрная кошка, остановился и сел перед ней на корточки. Странно, в голове ничего не происходило, я просто сидел на корточках. Что происходит? Да ничего не происходит, - ответил мне моряк, - просто ты не хочешь идти за ослом и не хочешь перейти проклятие, и сидишь и делаешь вид, что думаешь, чтобы ощутить себя человеком, а на самом деле ни хрена ты не думаешь, а просто ждёшь: ведь когда выйдет определённое время, всегда можно сказать себе, что ты всё взвесил - и тогда поступить как захочешь. Скрип колеса уже исчез. Ну, что ж, усмехнулся я моряку, я буду настоящим человеком; у настоящих людей жест стоит существа. Существа неважно чего - существа внутреннего его или существа дела, - это всё равно. Просто если ты освоил базовую систему жестов - ты уже можешь быть человеком. Не бойся - импульс придёт сбоку. Импульсы всегда приходят сбоку, откуда не ждёшь, и почти все мы живём этими боковыми ветрами. Ветер сбоку - удобно: ты всегда можешь сказать, что думал, что он будет недолгим, и потому ты не отдал команду перестроить паруса. А марсовый не заметил серое лезвие на горизонте. И - всё шикарно: никто ни в чём не виноват. Именно эти боковые ветра делают нашу жизнь - возможность стоять на месте. И паруса тогда не важны, а флаги - о! флаги всегда следуют ветру. Возможность стоять на месте... Жизнь, любая жизнь, жизнь каждого, - это прежде всего возможность стоять на месте. Что и подтверждается жизнью. И кто упустит такую возможность? А дальше...дальше уже всё просто. Если на месте тебе лафа, то - зачем паруса? Тот, кто желает чего-то, скажет: затем, что однажды ветер может перемениться или - однажды я пойму, что этот боковой ветер - надолго, и когда я это пойму, я перестрою паруса. Только вот понимание всё откладывается и откладывается, а в это время происходит много чего. Например, окружающие корабли обрастают флагами. (И ракушками, но то под водой, не видно). И как серо выглядят твои паруса в празднике флагов. Не просто флагов, а флагов, следующих за ветром. Ты не следуешь за ветром, - говорят они тебе, и тебе становится стыдно. И ты начинаешь понемногу срезать паруса, и когда ты делаешь это, тебе тоже стыдно, но по-другому. Этого второго стыда никто не видит, а первый стыд - видят все. И потому... Хм, а что - потому? Не потому и не поэтому, а просто ты выбираешь между двумя стыдами. И - ! - не важно, какой из них победит, ибо ты всё равно остаёшься на месте. Единственный выход - поймать ветер. Но тогда команда твоя будет недовольна. Сейчас они прохлаждаются, вспоминают, мечтают, перекидываются друг другом с другими кораблями. И - уйти? В одиночество, в неизвестность, в труд? Если бы ты меня спросил об этом, я бы ответил: в Ветер. Но ты меня не спросишь, потому что ты не знаешь меня. Меня никто не знает, и сам я себя не знаю. Я знаю о себе только, что ответы мои - это не твои ответы. Я отвечаю потому, что я не гонюсь за своими ответами, а ты - потому, что хочешь запечатлеть свой ответ на скрижалях неба. Небо в понимании твоём - это толпа. Нет, не глупая, не разнузданная, не пошлая. Такую толпу называют обществом. Так вот, общество считает, что оно - это небо, и каждого из нас приучают к этому с детства. Потому ты остаёшься здесь. В том, что ты не пустил паруса на флаги, для тебя есть оправдание себя: ты с ними, но ты сам по себе. Они тебя станут уважать со временем, возможно, даже признают выше себя, но... Твои паруса в готовности станут теми же флагами однажды, и их будут показывать детям и учить их: смотрите - флаги для дела. А дело между тем уже далеко, оно с ветром двигает массы океана и не даёт спать командам несчастных изгоев. Но только среди этих изгоев и найдутся те, кто знает всё о течениях, те, кто знает всё о звёздах, говорящих, где ты есть и что ты есть (и что ты есть), о новых землях, наконец, о своих юнгах. Многие хотят взять колдовство, и немногие - ему отдаться. Ты - среди первых. Ветер будет направлять ваши флаги, и колдовством своих флагов вы будете меряться. А настоящие колдуны - уже за миллиарды миль от вас, они ловят ветер и вскрывают форштевнем волну, не причинив ей вреда. Много раз они прошли Землю и не раз проходили среди вас. Но они - чужие здесь. Так же, как вы - чужие там. А ты - твои паруса всё больше и больше вселяют страх окружающим. И однажды они сделают тебя вождём, ибо ты "не взыскуешь". Стоячий вождь среди стоячих вод в неистовой окружающей славе флагов. Надо ли это тебе? Тебе, сохранившему паруса? Решай сам. Ты скажешь, что среди колдунов тебе бы никогда не стать вождём. Но им не нужен вождь, каждый из них - вождь. Вождь самого себя. Как бывший моряк, я скажу тебе, что среди них есть авторитеты. И они приказывают. Но их приказы - другие. Ослушаться - значит не быть убитым, как принято у вас, а - погибнуть самому. Они приказывают жить. Вспомни себя, детство, молодость, зрелые свои годы, - кто-нибудь когда-нибудь приказывал тебе жить? Нет. Впрочем, что я говорю? Ты почти уже вождь, днище твоё обросло ракушками, и ракушками падают слова твои. Красивыми, оригинальными, редкими, изысканными, но - ракушками. Спи, вождь. Здесь заканчиваются мои мысли, и я пересекаю черту, прочерченную чёрной кошкой. За ней - та же пустота, что и до неё, но я и осёл - мы идём в разные стороны. Может быть, прав осёл. Но импульс сбоку - то, что вошло в мой левый висок и осталось во мне - толкнул меня через эту черту. Ветер не всегда бывает прав, и иногда он злокознен, но он - есть. Это я почувствовал сейчас. И я быстро, как хозяин, иду вперёд, мимо храма, к дворцовой площади, и цепко смотрю по сторонам. Я готов уцепиться за всё, что меня остановит, потому что я знаю, что меня не остановит ничто, что действительность пуста, а я - одинок. Пуста ли действительность, потому что я одинок, или я одинок, потому что действительность пуста, - какая разница? Мы совпали, одиночество с пустотой, совпали навсегда, и нам хорошо. Наверное, так же хорошо было первому человеку и будет последнему. Хотя, нет, им будет хорошо по-разному. Первый человек не знал, что будет последний, а последний знает, что был первый, и знание это может обернуться тоской, вечной тоской по себе. Всем нам свойственна (больше или меньше) эта тоска. Тоска по себе, тоска по ушедшему, тоска по себе, ушедшему, по тому, кого нам приказали в себе воплотить и кого мы поэтому так ненавидим и так жаждем. На самом деле мы ненавидим не его, а силы, толкающие нас к нему, на самом деле мы жаждем не его, а избавления от этих сил. Но они уйдут лишь тогда, когда мы станем первочеловеком. А пока - тоска, ненависть, жажда. И от них можно уйти, только отдавшись колдовству, колдовству ветра, стихии. И у нас есть всё для этого. Всё - это паруса. Вот почему, оказывается, ты их сохранил. Ты не хотел стать вождём, ты просто хотел оставить себе путь к первочеловеку. А вместо этого... Да, друг, жизнь - не самая лучшая штука, но другого Господь ещё не придумал. Я не понимаю только, зачем Ему всё это надо? А вот, кстати, и Храм. Зайду - и спрошу. Плитка перед лестницей, семь ступеней наверх... Постучать или открыть? Нет, я хозяин своего одиночества: я взялся за кольцо и открыл дверь. Она отворилась бесшумно. Внутри - прохлада. Там, вдали, у алтаря, лицом ко мне стоит человек, сложив руки на чреслах. Он ждёт меня? Я не замедлю. И я иду к нему как хозяин, а он, как слуга, ждёт меня. Ну, вот мы и сошлись, Жрец. И луч света, проникающий через узкое маленькое оконце сбоку наверху, лежит между нами сейчас; он прочертил на полу полосу и разделил нас...я смеюсь: может быть, он разделил надвое того первочеловека? Нет, тогда бы я хотел быть жрецом, а ты, жрец, - моряком. Хочу ли я быть жрецом? Не знать ни одной женщины и знать всех женщин? Не знать стихии и знать все стихии? Не иметь сияния алмаза, но распоряжаться алмазом? Не любить колдовство, но отдать труд сотен, страдание их рук и поясниц за зеркало колдуньи? Презирать людей в их невежестве, но собирать их слова, говоримые ими в невежестве же. Избегать могущества явного, но иметь власть тайную? Ничего из этого по отдельности я не желал бы, но. Но всё это вместе - такая загадка, какой для меня всегда останется море, исхоженное мною вдоль и поперёк и каждый раз - заново. Может быть, точно так же жизнь для тебя - вечная новь? Я смотрю тебе в лицо, а ты смотришь мне под ноги. Мои мысли утомляют тебя? Они ещё не окончены. Когда они пойдут по кругу, дай мне знать. На чём я остановился? Да, на вечно неизведанном море. Знаешь ли ты, жрец, что такое море? Я расскажу тебе сейчас. Не думай, что я буду рассказывать тебе о бурях, мужестве, подвигах, странах. Я расскажу тебе о море. А было так. Когда мы уходили из страны фараонов, кормчий поднял по трапу на плечах тюк. Ты же знаешь, жрец, что моряку запрещено думать о выгоде и иметь свой интерес кроме своего дела: в минуту опасности он должен спасать свою шкуру и шкуры своих товарищей, а не тряпки и побрякушки. Но все сделали вид, что ничего не видели, и капитан тоже. Ведь кормчий был славный малый и настоящий морской волк. И хотя он плавал меньше меня, но был бог в своём деле. А когда мы отплыли, на второй день он стал водить по одному матросов и хвалиться своим добром. Он приторговывал. Через три дня он позвал другого. По кораблю шёл шёпот. Дошла очередь и до меня. Кормчий позвал меня с собой, и мы спустились в трюм. Там, перешагивая через тюки торгового барахла, мы подошли к его сокровищу, и он откинул парусину. И я увидел глаза. Глаза молодой крепкой пышной еврейки. Она улыбнулась мне.