Рука утихает. На моём месте - я вдруг понял их - любой бы подумал: штурма не было; если бы я знал, что штурма не будет, я бы не так усердно работал, когда перешивал паруса, и не распорол бы себе руку. Я. Я так не думаю. Потому что я знаю, что если бы я не распорол себе руку, то штурм был бы. Такова мистика событий. Если бы не было распоротых рук, пробитых голов, оторванных ступней и сломанных позвоночников, то мы могли бы предложить лишь грош, и за два - нас купили бы. Люди часто думают: зачем я напрягался, думал вот так, а оказалось - эдак, и ничего не понадобилось. Они забывают о том, что они - в осаде, и если штурма не было сегодня, то он будет завтра, или через год, или через десять лет. Как только человек забудет, что он в осаде, начнётся штурм. Это не мистика, это - жизнь, а жизнь, как каждый порядочный враг, человек, берёт всё то, что легко даётся, и не даться легко, помнить, что ты в осаде, - это всего лишь дать понять врагу, что ты готов - и тогда он задумается и однажды решит, что тебя выгодно иметь другом. И как друзья вы будете другу друг помогать. Ты - жизни, она - тебе. Не во всём, конечно, а только в том, в чём никто из вас не потеряет. Но и тогда помни: про любую дружбу можно сказать: неизвестно, чем она закончится. А потому - шей паруса и уже не бойся, что ты распорол руку. И помни: ты всегда в осаде, даже если жизнь - твой друг, ибо условия этой дружбы не равны: жизнь знает о тебе всё, а ты о ней... Люди думают, что вопрос знания жизни - это вопрос ума и опыта. Нет. Это вопрос тебя. Ты знаешь о жизни лишь то, что тебе знать о ней нужно, а что нужно - решает она. Исходя из тебя и себя. В её власти приоткрыть тебе какую-то из своих тайн, очередную. Жизнь откроет тебе свою тайну, если ты эту тайну не используешь против неё. И здесь тоже помни, что ты - в осаде. Тайна - это не знание, вернее - тайна жизни двояка: она - знание, и как знание - она искушение. И теперь всё будет зависеть от тебя. Мудрость - это получить знание и не поддаться на его искушение. Священные книги толкуют это по-другому: искушает Дьявол. Нет. Дьяволу нечего в тебе искушать, если не дать тебе пищу для искушения. А пища эта - знание. И в этом смысле - и Бог тоже искушает. Священные книги, правда, толкуют это по-другому: Бог испытывает. Из Бога и Дьявола состоит жизнь (правда, это известно всем). Но я дал тебе рецепт мудрости. Помни, что ты в осаде. Тебе много чего будет давать Бог и много чего будет давать Дьявол (я сейчас не про золото, а про знание). И ты никогда не сможешь определить, Кто тебе это дал. Бери всё, но используй по уму. Рассуди. Я могу тебе открыть ещё одну тайну, открытую мне. Объяснить тебе слово Рассуди. Оно означает: Рассуди Бога и Дьявола. Человек думает, что он рассуждает в себе. И ему невдомёк, что рассуждает он Кого-то с Кем-то. Человек думает, что Бог - судья, и Дьявол - судья (страшный), и Они судят его. Нет. Человек - тоже судья. И эти Двое ждут его суда, затаив дыхание. Ибо каждый хочет иметь долю в человеке, а придётся, и всего его целиком. И знать себя в любой момент времени - это знать, что в тебе Чья доля. Но даже знание себя не даёт гарантии, потому что ты - в осаде, а в осаде ты будешь всегда, потому что - смотри внимательно - интересы Бога и Дьявола совпадают часто, очень даже часто (вспомни, что я говорил о знании - испытании-искушении). И это будет продолжаться и продолжаться, испытание, искушение, испытание-искушение, то есть - осада. И ты постоянно, постоянно будешь получать знание, знание, знание. Помни, что я тебе говорил о жизни; попытайся с ней подружиться. Тогда будет возможно спокойствие, а спокойствие - это рассудок. То есть, возможность и сила Рассудить. Возможность и сила должны быть одновременно, одно без другого - наказание, даже хуже, ибо это наказание, да ещё влекущее за собой расплату за него, это наказание, расплата эта - надрыв души. Надрыв - начало разрыва. А когда разрывается священная страница, наступают страшные времена. Священная страница соединяет прошлое с будущим и небо с землёй. Может быть, в этом был смысл креста на шее того странного человека, что однажды пришёл в наш город и жрецы Храма тихо его приняли и оградили его от города, как будто он был сокровищем, которое до поры должно быть скрыто от смертных? Он пришёл вечером, и тень его вошла в Храм перед ним. Я как раз тогда выходил из Храма и видел, как он остановился, прежде чем войти, и поцеловал крест. Кто это был? Хранитель священной страницы? Или провозвестник страшных времён? Или просто человек с разорванной душой? Сейчас, когда под нашими стенами те, кому следует там быть, мне кажется, что тот странник был и хранителем, и провозвестником, и - я всё ещё надеюсь на спасение - спасителем душ. Почему я его запомнил? Потому что старый Гимн, жрец Алтаря Храма, потом вызывал меня к себе и спрашивал, что я видел. И когда я ему всё рассказал, он велел мне молчать и дал денег. Эти деньги и по сию пору лежат у меня дома, в том месте, о котором знаю лишь я один и которое я тебе показывал, куда я мальчиком прятал свои нехитрые тайны, чтобы их никто не нашёл. Деньги эти лежат там уже два года, и мне нет в них соблазна. Я не хочу, чтобы Храм был надо мной властен, а отдать их назад не могу, потому что понимаю, что тогда мне не жить. Как много я стал понимать с той поры. Ты помнишь, нам с тобой говорил безумный пьяница Волос, что Храм стоит до сих пор, потому что Его жрецы убивают каждого своего, вынесшего на люди хотя бы тень тайн Храма? Так вот, я, выходит, сейчас тоже жрец, потому что деньги эти не пущены в оборот. Пока тебя не купили - ты жрец. Пока ты не продал - ты жив. Запомни это, милая. Знание даётся трудно и душа не может его покрыть. Знание событий всегда превращается в знание законов посвящённых, если только ты умеешь рассуждать. Рассуди. И ещё. Не тот маг и чародей, кто умеет связывать и развязывать, видеть и предвидеть, а тот, кто знает слово, ведущее к этому. Маг не знает слова и потому обречён на своё искусство. Знать слово и не сказать его всуе ни недостойному, ни достойному, а если потребуется, похоронить его в себе, - вот главный ключ, который отпирает двери знания, ибо тогда искушения и испытания событиями, ведущими к знанию, сменяются искушениями и испытаниями знанием, ведущим к событиям. Многие знают искусство, но не знают, откуда оно. Это как сорванный цветок; его можно лишь хранить и показывать другим. Видеть же корень искусства - значит иметь возможность растить цветок. Корень искусства - быть жрецом и быть живым. Лелей его, этот корень. И жди садовника. Или...попробуй быть садовником сам. Если у тебя есть время - попробуй, обязательно попробуй. Но смотри, не уничтожь корень. И не обменяй его - садовники любят меняться, особенно начинающие. Тогда никто не получает ничего. Вот так, милая. Вот так. Помнишь, ты показывала мне, как птицы слушаются тебя? Ты протягивала руку, и они садились к тебе на запястье, говорили что-то на своём языке и ждали. Я видел, что они ждали. Чего? Не знаю. Но я знаю, что ты не дала им этого; я это видел, когда ты их отпускала - они улетали ни с чем. Что это в тебе было? Искусство? Времена тяжёлые, и я бы предпочёл, чтобы у тебя был корень искусства. Потому что я боюсь за тебя. За то, что ты пропадёшь в балагане, показывая за грош... Если ты будешь делать это, значит, тебе всё равно, кто это увидит. А раз так... Да. Они улетали ни с чем. Тебе нечего было им дать? Зачем же ты звала их? Чтобы я восхитился тобою? Милая, милая... Если ты покажешь это ещё хотя бы одному человеку, ты пропала. Ибо тогда ты - не жрец. А если ещё и получишь за это деньги... Зря ты это мне показала. Потому что теперь тебе отрезаны все пути. Если ты захочешь, чтобы ещё кто-то тобой восхитился, как я и кроме меня, то у тебя отберут слово, даже если оно у тебя есть. Мы были бы с тобой вместе, даже если бы я не видел этих бездумок; мы бы так же лежали в траве, и я так же целовал бы твои глаза. Понимаешь? И у тебя ещё мог бы быть другой позже. Ведь наша разлука - не твоя вина, просто так сложилось. Это бывает. И ты могла бы остаться чистой. Впрочем, у тебя ещё есть возможность остаться чистой. Это - не показывать другому всё это, даже если ты станешь его женой...или его женщиной. Тогда всё будет в порядке. Это не мои глупые тщеславия быть единственным, это - твоя судьба, о которой я так много знаю, и которую ты ещё не выбрала, это - та судьба, которой я тебе желаю, если мы не будем вместе. Как я боюсь за тебя, как боюсь... Мой страх - я теперь понимаю это - он оттого что я тебя не знаю. Не знаю, покажешь ты это ещё кому-нибудь или нет. Если бы я знал, я бы не боялся. Я сказал бы: живи! или сказал бы: пропадай. Но я не знаю, жизнь или смерть. И поэтому боюсь. Осада. Хоть одна весточка о тебе! Хоть одна... Жизнь или смерть? Что мне делать? Идти к той колдунье с зеркалом, которой можно задать лишь один вопрос, который она переведёт зеркалу? А что я ей дам? У меня нет денег для этого. Нет, деньги есть - но это деньги, за которые меня купил Храм...думал, что купил, и если я их сейчас потрачу, значит, и купил. Нет, нет, эти деньги неприкосновенны. Что я сделаю? Я пойду к ней и предложу обменять моё желание на её, мой вопрос на её желание. Чего она пожелает? Кто знает. Но она знает, что такое любовь, и запросит чистой услуги. У меня есть руки... одна рука. Я думаю, мы сговоримся. А пока...
Пока я вижу нашу смерть. Солдаты стали устраивать экскурсии на стену, предлагая горожанам взглянуть на лагерь врага за грош. Я видел их, любопытных, когда они поднимались на стену, и высокомерных, когда они спускались назад. Я пошёл ко дворцу. Я сказал: мне надо увидеться с государем, я знаю, как спасти город. Меня пропустили к какой-то мелкой сошке. Что ты хотел? - спросил он меня. Я знаю, как спасти город, - ответил я. Город не нуждается в твоём спасении, - усмехнулся он, - город велик и силён. Неужели ты, какая-то вошь, думаешь, что ты самый умный? Через десять дней будет штурм, - сказал я. Он испугался. Он понял, что это не в его компетенции, штурм. И он исчез, растворившись в портьерах, только сказал: подожди. Вошёл государь, и я встал на колени. Что у тебя с рукой? - спросил он. Я шил паруса, - ответил я. Было больно? - спросил он. Да, - ответил я. Хорошо, - сказал он. - Я слушаю тебя. Ты сказал, что через десять дней будет штурм. Говори. Твои солдаты, государь, водят людей на стены, чтобы показать лагерь врага. Ну, и что? - спросил он. Люди идут туда, любопытствуя, а возвращаются - высокомерные и презирающие. И говорят тем, кто их спрашивает, что враг ничтожен и скоро уйдёт, потому что ты - велик. Через десять дней в городе уже никто не будет готов к штурму. Все будут жрать, трахаться, пьянствовать и распевать песни. И тогда... Государь задумался. Потом посмотрел на меня и сказал: я чувствую правду, но я пока не понимаю её. Объясни. Теперь задумался я. Видите ли, ваше величество...когда я был юношей, я очень хотел стать мужчиной. Мы все в этом возрасте дурачки. И я искал общества сверстниц и даже девушек старше себя. Я делал намёки, старался казаться старше и даже...предпринимал попытки. Но потерял девственность совершенно неожиданно, когда даже и не думал об этом, и получилось неловко, потому что я не был к этому готов. А вы? М, и я тоже, - усмехнулся он. Тогда я продолжил: мои отец и мать...я всегда знал, что однажды они умрут. И у нас были отложены деньги на их похороны. Но они уехали на месяц в Родег к родственникам, а у меня попросил денег мой товарищ, который проигрался в карты, и я ему дал. А вечером того же дня привезли моих родителей, мёртвых. Оспа. И найти денег я не смог. Храм помог мне. Но лучше бы я не видел лиц храмовой прислуги. Вы меня понимаете? Человек всегда в осаде, и как только он об этом забывает, случается штурм. А чем город отличается от человека, я не вижу. Вот как! - рассмеялся государь, - ты не видишь? Но вдруг он оборвал смех и сказал: да, и я тоже не вижу. Я понял тебя. Иди. Скажи своё имя. Я сказал своё имя, то, которое мне дали при рождении. Другого я не знал, хотя оно было, и я знал это, но я его не знал. И где живёшь, - сказал государь. Я ответил, и он повторил: иди. И я ушёл. А вечером на площади пороли солдат, водивших людей на стены, и пороли людей, которых они водили, не всех, конечно, а только тех, кого сумели взять, но и это было приятное зрелище. Зрелище, которое видел только я, потому что весь город попрятался по щелям. Меня тоже спросили: ты был на стенах? Я был у государя, - ответил я. Мне дали спокойно досмотреть всё. Ночью я видел сон. Я лапаю колдунью, ту, с зеркалом, к которой я собирался идти, а она шепчет: ниже, ниже, ниже... Я проснулся оттого, что кончил в неё. Что это был за сон? Я теряюсь. Я не спал до утра. А утром пронёсся слух, что завтра будет штурм. Я только усмехнулся: наш государь мудр. Я видел город. Никто не жрал. Лица были сосредоточенны, а губы сжаты. Штурма не будет ещё долго. И хорошо, что никто не видел моей улыбки: меня могли заподозрить, как того, назвавшего себя Шимоном, и никто не стал бы разбираться. Смерть отошла...
И я снова вспоминал тебя. Ты обещала вернуться через полгода. Тебя отправил твой отец к умирающей тётке, его сестре. Он от неё откупился. Тобой. Трудно его винить, да я и не виню, я всего лишь называю вещи своими именами. Вина, обвинение - категории моральные. А наделение вещей именами - мистическая. Ибо ты даёшь вещам свои имена, в смысле - твои имена, и если имена, данные тобой, совпадают с именами вещей, наступает сложение двух волн, и вещь, событие, приобретает видимость, выделяющую её, эту вещь, из общей ряби. Озарение мистиков - это всего лишь верный подбор имён для связанных событий, объединённых общим смыслом. И если имена подобраны правильно, то сознание видит эти события так же ясно, как солнце видит цветок. Цветок может быть целебным, красивым, нежным, невзрачным, хищным, или ядовитым, или подаренным мною тебе, сорванным или сокровенным, последним в роду или первым в весне, но солнце зажглось для него, и он не может быть скрыт. Интересно, понимаешь ли ты, что ты - это откупные твоего отца? Если ты вспомнишь обо мне и если я для тебя что-нибудь значу, то ты однажды, глядя на свою умирающую тётку, под действием мгновения, возненавидишь своего отца, не навсегда, конечно, если бы это было навсегда, ты бы не осмелилась, а позволишь себе на минуту, и тогда, может быть, обида подскажет тебе эти слова, слова, что ты - откуп, и тогда, опять же - может быть, слабое подобие озарения придёт к тебе, и ты увидишь своего отца. Не беги настроений, милая, ибо настроение - начало озарения. Ты, наверное, замечала, что сейчас что-то тебе кажется таким-то, но ты уснула на час, а когда проснулась, это же самое кажется тебе другим, а завтра ты будешь относиться к этому же совсем иначе, а через день и вовсе по-другому. Как будто это разные люди видят одно и то же каждый со своей башни. Это реальность, милая, это - собирание имён. Когда будут собраны все имена, твоё сознание наложит их друг на друга, и родится новое имя - то самое, имя вещи. Может быть, это произойдёт через год, может быть, через десять лет. Это будет спокойное понимание с высоты непричастности. Это и есть то, что называется озарением, но свет его рассеялся, растянулся на десять долгих лет, и потому - всё кажется тебе обычным. Если бы это произошло в одно мгновение, которое нарастает несколько секунд, чтобы вылиться в мгновенную находку имени вещи, то ты испытала бы удар света сознания, все имена вещи стали бы тебе известны сразу, одновременно, и это было бы то самое сокровенное имя. Теперь ты знаешь, что озарения доступны всем, но не всем доступен удар света сознания. Он у обычного человека растекается иногда на всю жизнь, и вместо удара получается то слабое дыхание, что люди называют опытом. Есть люди, которые видят всё сразу и без озарения, но эти люди - сами свет, и то, что для мистика - озарение, для них - просто реальность. Ищущие стремятся попасть в круг этих людей, в сияние алмаза, но... Долго, очень долго длится этот путь. Путь живого жреца. Пройти его нелегко. Но его проходят. Я желаю тебе пройти его, ты уже его начала, иначе бы птицы не летели на твой зов. Но запомни. Если приглашённый в сияние алмаза захочет присвоить алмаз, черна будет его участь. Откуда я это всё знаю? Всё просто. Просто мне не дают покоя те деньги, за которые меня хотел купить Храм, которые подарили мне жизнь, и благодаря которым я ощутил себя выше Храма. То есть, изначально, благодаря моим глазам, видевшим странного человека, который целовал свой крест. Иначе, просто я стал случайным свидетелем сияния алмаза, и сияние это продолжает во мне свою работу.