тому для меня - сомнительной. Где ещё найти ту, что имеет силу? Я долго думал, взвешивал, и... Мне стыдно, но я пошёл в храм. Жрецы были заняты своими делами, на меня никто не обращал внимания. Несколько человек в храме ушли через час, и я остался один. Было уже поздно, храм скоро закрывался. Ко мне подошёл служка и попросил выйти. Мне нужен главный жрец, - сказал я. Служка усмехнулся и ответил: а тебе не нужен Бог? Я принёс долг, - сказал я и потряс мешочком. Звон монет коснулся его слуха, и он убежал. Он вернулся и проводил меня в боковую келью. Там был он. Он - тот, что дал мне тогда эти деньги. Я пришёл вернуть деньги, - сказал я. Он долго молчал и глядел на меня. Потом спросил: чего ты хочешь? Я хочу узнать правду об одной женщине, - сказал я. Он снова думал, и снова долго. Наконец, он ответил: хорошо, тебе помогут, но...ты должен будешь эти деньги - потратить на себя. Я тоже задумался. И я ответил ему: я не могу быть куплен. Ты не понимаешь, - сказал он, - подкуп должен состояться, сделка должна состояться. Только тогда мы сможем верить друг другу. Возьми любых двух человек: если один не заплатит, другой не сделает. Даже по доброте? - спросил я. Что есть доброта? - спросил он. И - я не смог ответить. Тогда он сказал: доброта - это чувство уверенности одного человека в другом. Понимаешь ты это? Кажется, да, - сказал я. А уверен в другом ты можешь быть только после сделок, хотя бы одной сделки. Мы же тебе не предлагаем сделку с собой, со своей совестью. Мы просто хотим быть уверены, что можем тебя убить, если ты нас предашь, а ты нас сможешь предать только после того, как примешь эти деньги; до этого ты нам ничего не должен. С тех самых пор, как ты взял эти деньги и отложил их и не трогал, всё висит на волоске. Прими их, человек. Прими. Это не взятка, это - сделка. Что будет дальше - мы обсудим потом. Я захотел сесть. Вероятно, я пошатнулся, потому что он взял меня за локоть и подвёл к лавке возле стены, и я сел. А потом, много спустя, я спросил его: а как же моя Часть? - И он ответил: мы не оставим тебя. Хорошо, - сказал я, - но моя Часть не может быть предметом сделки. Гордыня, гордыня, гордыня, - произнёс он, - Ты считаешь себя выше денег? - Да. - Как, по-твоему, кто более неправ, - тот, кто подкупает или тот, кто подкуплен? Оба сволочи, - ответил я после раздумья. Так будь с нами, - сказал он, - если ты будешь выше нас, как ты сможешь нам доверять? Я долго не мог понять, о чём он, а когда, наконец, понял... Я - равный? - спросил я. Да, - ответил он, - ты не будешь служить в храме, не бойся, но ты будешь служить храму. А он тебе, - этого он не сказал, но глаза его были ко мне добры. Прости, любимая, но есть вещи выше любви. Я принял эти деньги - и не спросил про тебя. Я не хотел отягощать мир собой и марать его тобой. Когда принимаешь важное решение, многие другие важные решения проходят мимо. Когда отвечаешь на один важный вопрос, многие другие важные вопросы остаются без ответа. Прости. И прощай. И всё же холод стали всё ближе. А руку мою убаюкала другая. Мысли обрывками кочуют внутри моего черепа, и их последовательность для меня загадка. Тебе повинуются птицы. Но птица умна полётом. Отпусти их всех и больше не зови. Тогда, может быть, одна из них прилетит однажды ко мне. Я думаю, ты сможешь. А пока... Пока я снова шью паруса. От натуги мы все - нас тридцать шесть человек - много пьём, и поэтому у нас текут сопли. Мы вытираем их рукой, а потом вытираем руку о парус. И продолжаем вгонять шило, потом иглу, шило, потом иглу, шило, потом иглу... На одном парусе работают сразу по пять-шесть человек, и мы понимаем друг друга. Понимаем, потому что хотим жить. Мы сейчас шьём нашу жизнь, и от нас зависит её надёжность. Мы не подведём - мы все моряки - бывшие и настоящие. Меня уважают: девятнадцать походов. Некоторые старше меня, но у самого матёрого походов всего шестнадцать. Это потому, что я мало отдыхал. Они меня слушаются, но я не командую. Если бы мы все могли так жить - слушаться и не командовать. Но, к сожалению, всё перемешано. Мы прошьём паруса, мы закрепим их, и они будут спасать нас, но служить - другим. Хм, впрочем, так всегда и во всём, не только с парусами. И впрочем, это не так уж и плохо, потому что мы нужны живые, и в их интересах - сделать всё, чтобы мы не погибли, иначе - им придётся занять наше место, а это место довольно трудно. Три дня адской работы (или почти трое суток, ибо и по ночам мы почти не спим). Всё готово. Теперь адмирал собирает всех опытных мореходов по всему городу. К чему бы это? Я после парусов лежу дома: некому убаюкать мою руку, с которой, впрочем, в душе я уже попрощался. Пришёл посланник адмирала - они добрались, наконец, и сюда. Я молча показал ему руку. Он вышел за дверь, послышались приглушённые голоса, и он вернулся; он положил на стол два золотых. Этого я не ожидал. А он тем временем растворился в дверном проёме. Но я понял. Не сразу, но понял. Золото перестало быть силой, и его раздавали, раздавали тем, кто всё ещё по инерции считал его силой. А силой теперь были мы - неизвестные солдаты того, что будет. И нас, силу настоящего, сейчас пытались купить силой прошлого. Что ж, прошлое, действительно, сильно. Прошлые несправедливости, обман, жестокость накапливаются в золоте, бриллиантах, толщине стен домов. Прошлая доблесть, неподкупность, совесть накапливаются в преданиях, легендах. То Бог и это Бог. И эти Боги враждуют, меряются силой каждый день в каждом нашем движении (тела, души ли). Одолевает то тот, то этот. В мирное время одолевает, как правило, первый. И когда победа его уже кажется решённой, приходит войско для его, этого Бога, умножения, и начинается война. И тогда уже всё решает второй Бог. Но вот он отгремел, выстоял, умножился и...заснул, и идёт среди нас только по инерции, а тем временем, отдохнувший и осторожный, первый подбирается и тихо снова берёт всё в свои руки. Есть ли Бог, нет ли, никому неизвестно, но эти двое - они есть, и каждому поколению дано увидеть и того, и другого. Вечное проклятие. И человек бессилен в выборе, какому Богу служить, ибо Бог в мире всегда - один, либо тот, либо этот. Или это два лица одного и того же Бога? Но тогда почему двуличие считается подлостью? Хм, потому что так велел второй Бог. А почему оно попускается и даже считается умением, даже умом? Потому что так велел первый. То есть, эти Боги на самом деле - друзья? Они перекидывают нас друг другу, как мячик, и смеются: поймай! Игра... Им смешно, сволочам. А мы - мы все ждём, когда же наконец, начнётся между ними война, когда, вместо того, чтобы легко бросить наш мир ему в руки, он запустит его со всей дури в рожу? а потом, если хорошо попадёт, оставит нас и будет добивать того ногами, руками, зубами... Вот мы отдохнём тогда! А может, как знать, и повеселимся. И...- станем третьим Богом? Наш мир станет Богом... В этом что-то есть. Когда Бога не будет, мы все станем богами...и - либо усилим выигравшего, либо станем вместо проигравшего. В любом случае, миру без Бога не быть, и выбирать Бога - нам. Нам - выбирать себя. Да, сейчас мы тоже выбираем себя, но это - детская игра, ибо выбор наш облегчён наличествующим Богом. А когда всё будет по-серьёзному... Жаль. Жаль, что сто двадцать тысяч отборных под нашими стенами обречены. Обречены, даже если обречены мы, ибо ведь они на нас не успокоятся, и будут идти вперёд, пока не погибнут. Так требуют Боги. Игра в мяч пока продолжается. Но...а если уже всё по-серьёзному? Если уже они сцепились, и мы свободны? Тогда...тогда эти два золотых я должен завернуть в конверт и послать государю с запиской: "Адмирал более щедр, чем ты, вдвое щедр". Адмирал - враг. Неважно, что он может помочь нам выжить, важно, что выживем мы... не мы, а я, я выживу вопреки себе, вопреки своей преданности второму Богу. Может быть, преданность моя - оттого, что я не был близко знаком и обласкан первым, но...ты есть то, что ты есть на данный момент, и противиться этому - шулерство. Я написал письмо и передал его государю, заплатив пошлину прямого прошения, разумеется - на это пошли все деньги, за которые меня купил храм. Чего я только не передумал за эти четыре дня! На второй день по городу быстрым походным шагом уже шагали отряды солдат. Ни один дом с толстыми стенами не избег их визита. А потом, на пятый день, по городу ходили глашатаи и читали указ государя. Повесили девять человек; адмирал оказался шестёркой, и его разжаловали в матросы. Неисчислима милость нашего государя! Адмирал ещё успел пошить паруса. Он очень старался, и его отпустили домой, к жене и детям. Конфискаций не было, но в городе было запрещено хождение золота, а помилованные обитатели домов и дворцов с толстыми стенами сами сдавали все свои запасы в казну (не золото, а зерно, муку, скот, сухофрукты, вино) и освобождали подневольных на городские работы. Месяц город кипел и дышал легко и свободно...почти. Противник знал всё. У него не получилось; мы ждали штурма. Мы ждали штурма, и штурм был. Но ненависть и злость - плохие советчики, а мы уже месяц жили четвертью и были легки на шутку. Меня допустили на стену лишь на третий день штурма, и я чуть не со смехом вспоминал свои предчувствия стали, корёжащей моё лицо. Военачальники насчитали за шесть дней штурма тридцать тысяч погибших отборных (я, впрочем, думаю, что они немного преувеличили). Мы потеряли четыре с лишним сотни убитыми и ранеными. Это была победа, но их государь отказывался в это верить. Что ж, это его дело. Все, кто был на стене, получили отдых и вино. Я был пьян. Счастливо пьян. Это я спас город. Всё вышло по-моему. Боже, как я был пьян! И я пришёл к ней снова, к колдунье. Она впустила меня, не говоря ни слова. И только когда я прошёл в её комнату и уселся (тяжело и пьяно), она спросила: зачем ты пришёл? Она стояла. Зачем? - повторил я. - Как - зачем? Ты разве не знаешь, зачем я пришёл? - Нет. - Я спас город! - Зачем ты говоришь это мне? Скажи это другим. Я усмехнулся, и - сказал это другим. И я снова стал трезв. Потому что они мне ответили, что это они спасли город. И меня чуть не растерзали за крамолу. Вот почему я протрезвел. Что я тут делаю? - спросил я её. Ты хочешь помочь мне, с алмазом, - ответила она. Плевать на алмаз! плевать на всё! главное - жить! и ни одной сволочи не отдать ни капли своей жизни. А ты - дура. Вот что я ей сказал. Если алмаз для тебя теперь не главное, отдай его мне, - сказала она. У меня его нет, - горестно развёл я руками, - и никогда не будет. Почему? - спросила она. Потому что он мне больше не нужен, - ответил я. - Я его отдаю. - Кому? Вопрос - кому? - Мне всё равно. Пусть достанется тому, кто возьмёт его. - Значит, ты мне не поможешь? - Нет. - Жаль, - она смотрела на меня, и я понял, что ей действительно жалко меня, - ты отработанный материал. Мне всё равно, - вздохнул я, отработанный материал. Я понял, как дышит и что чувствует отработанный материал, но - мне было себя не жалко: отработанный, так отработанный, не всё ли равно? И я ушёл от неё, ушёл в город, прошёл мимо храма (появилась мысль: зайти? - но я вспомнил себя и только махнул рукой), и доплёлся до своей халупы. Я посмотрел на глиняные белёные стены и подумал: надо же, а я называл это домом, своим домом. Какой же я дурак. Дом! Дом. Дом - это где красивые девушки подают вино, потупив глаза, где дети, но чтобы их не было видно, где жена и гости, где ждут твоего слова. Дом! А это - мой дом, и я вошёл (или вполз?) в него, повалился на кровать и - стал приводить себя в соответствие. Мне сначала казалось, что я всё ещё пьян. Ведь в этом доме всего неделю назад я был совсем другим. Что же произошло? Почему теперь мой дом не мой...или я - не его? Что случилось? Когда? Когда случилось это? Я... Это случилось, пока меня не было, то есть, за эти три дня. Я спас город. На моих руках была кровь. Кровь - это солнце, и в его лучах выцветает душа. Кровь, исконная материя. Но ведь я всего лишь хотел спасти город. Мой город, которого сейчас уже не было. Что же я хотел спасти? Мы всегда хотим спасти что-то, а потом, когда мы это спасли, этого уже нет, потому что нет тех нас. Спасая мир, легко потерять себя. Впрочем, нужно ли себя беречь? Кто ты такой (кто я такой?), чтобы быть? - быть хотя бы полвека, не говоря уже о легенде, о тысяче лет? Или мы нужны лишь затем, чтобы что-то спасти? И когда это состоялось, мы уже неважны. Тогда всё правильно, правильно, что меня нет. А есть человечек, потерявший память о прошлом и память о будущем. Раньше мне была важна память о прошлом не потому, что там что-то было важное, а потому что те девятнадцать походов - в них я жил. А теперь моя жизнь - это эта халупа, я был на стене со всеми, я был там таким же, как все, потом я так же был пьян, и...мне было всё равно, убил ли я десяток или тысячу. И это - то, что есть, то, что я есть, то есть, наличие. Наличие...обличие...различие... Везде здесь есть это - лик. Но это всё неважно, а важно то, что раньше я придавал смысл своей халупе, а теперь ищу свой смысл в ней, вижу её, и вот - не вижу себя. То есть вижу, но - зачем мне этот замарашка? ... Здесь есть книги, я забыл о них. Может быть, открыть? Я взял наугад. "История". Что там? - То же. То же, что и здесь. Осада, государи, полководцы, бабы, из-за которых всё начинается всегда, трупы, кровь и - доблесть победителя и подлость побеждённого. И - внимание! - мне сейчас всё равно, буду ли я доблестным воином или подлым аборигеном. Всё равно, потому что...потому что в конце концов и в том и в другом случае я - хозяин и раб своей халупы. И когда спросят кого-то: а кто здесь живёт? - он ответит: а, какой-то живёт. Хотя...ха-ха-ха! - даже не спросят, никогда никто не спросит, кто здесь живёт. Мне сейчас открылась исконная суть и движитель сознания простого, обыкновенного человека. Наша душа - это память о будущем. Я понял, я понял всю подлость мира и всю подлость человека. Подлость человека - это его я, без других, без родины, без Бога. И цена его души сейчас - это вместилище его жизни. Дворец или халупа. Он есть лишь настолько, насколько есть егойное. И будет - он будет! - добиваться того, чтобы его стало больше. И я сейчас - такой же. Как мне сейчас понятна эта шалость - прихватить землицы у соседа. Шалость ума. Тихонько кончить в переулочке богатенького. Уж я-то знаю, что делать с наличностью. С наличием. С наличием себя. Делать - одно: прирастать. Ты прирастаешь миром, мир прирастает тобою. И это законно: ведь наличие материи в мире не меняется, так какая разница, сколько ты прихватил, ты заботился лишь о себе, то есть, никого не обидел. И когда ты станешь недосягаем, ты сможешь сказать истину, но лишь самым близким: бери. К тому времени у тебя уже будут солдаты, чтобы защитить твоё, и возможно, среди них ты наберёшь сто двадцать тысяч отборных, чтобы навестить соседа. Всё просто. ... А знаешь, друг...если мы отобьёмся, то надо будет попробовать тихонько прикончить нашего государя. Хоть он и молодец. Бежать, бежать отсюда, куда-нибудь, хоть куда, бежать. Что это? я, кажется, вернулся? Зачем? Только что всё было так просто. Это была реально другая жизнь. Да, жизнь - разная, но не потому что она изменяется, а потому что разные мы. Вот в чём всё дело. И когда говорят: там другая жизнь, - не верь, жизнь одинакова везде. Ибо жизнь - это всего лишь твой флаг. Мы подняли флаги, и жизнь завертелась. Кому-то нравятся флаги. Многоличие окупается материей. Материя приковывает. Материя бывает из флагов, бывает из парусов. И в том и в другом случае ты прикован. За вход на флагман надо заплатить из своей наличной материи, за вход в океан никто ничего не возьмёт, наоборот, даже будут рады, что ты не носишься непоседливым младенцем вокруг и не волнуешь гладь. На которой так приятно слушать музыку жизни. Увы, так устроен мир: одни живут, другие слушают песни об их жизни. И более - ничего. Конечно, это они, другие, решают, о ком слушать, но - что тебе за дело? История - чушь, она не знает и миллионной доли того, что творится под флагами и парусами, но даже не в этом её беда, а в том, что она тяготеет к флагам. Описателю её важно, чтобы перо в руке не прыгало, а для этого нужна гладь. Описателю её важно, чтобы он не погиб (иначе что он напишет?), а потому океан ему противопоказан. Здесь, под сенью флагов и в музыке глади, ему скажут, про кого петь и что петь, и он положит слух на ноты. И если он будет талантлив, то его песни потом будут служить эталоном здесь, под флагами и флейтами. Описатель напишет про то, чего не знает - и это будет История. История, миллионная часть жизни. А может быть, и миллионная миллионной. Но - что он напишет о человеке, не отважившемся признаться в любви девушке? А между тем этот человек многое знает об Истории. Например, то, что Она - чушь. Этот человек может рассказать свою Историю, Историю о годах приливов, отливов, течений и мелей, о шторме - об одном большом и сотне малых, о камнях, вдруг выросших посреди океана, о демонах, пожирающих по ночам паруса и рвущих ванты...о том, как он лишился единственного своего флага - он сам сорвал его, чтобы его не видели и даже не заподозрили, что у него есть История. Жизнь в основном - это история спущенных флагов, и о ней никто ничего не знает. В каждом отдельном человеке эта история превращается в Историю, и он может догадаться об Истории человечества, ибо История человечества включает в себя его Историю, а сколько таких! Сколько, если не все. И все мы выживаем только потому, что присущая нам искони ложь не позволяет нам внешним соответствовать нам внутренним. Жизнь - это внешность, и мы принимаем эту игру. Хотя, с другой стороны, может быть, Большая Игра потому и не заканчивается, что Она - иллюзия и иллюзией питается. Питается тем, что мореход, потерявший паруса, тем не менее по какой-то причине старается всё ещё избегать скал и камней. Чего он ждёт? А ведь он чего-то ждёт. Я знаю, чего он ждёт. Он ждёт глади. В которой можно рассказать о том, что это не он пустил паруса на флаги, а они были порваны небывалым, страшным штормом, страшным, поскольку сам Посейдон хотел его убить. За что? - спросите вы. Я его дочку...того, любил...а она меня... Или другое - Посейдон видел в нём своего приемника и не захотел отдавать своё, вот и уничтожил его. На глади под флагами любят такие истории. И потому надо всегда помнить, что История - враньё. Коварные силы вертят человеком... И человек говорит, что они - вне. А они - внутри, вот что всегда надо помнить. Все эти Посейдоны, Аполлоны, государи - они внутри нас, поскольку мы пытаемся соблюдать их интересы в своей жизни, чтобы не дай Бог кого из них не обидеть. Наша жизнь - это не наша жизнь, а жизнь других внутри нас. И нас в нас просто нет. Потому что нам нравится интрига. Интрига игры людей и богов внутри нас. Мы - интриганы. Мистики часто говорят: не лги себе. А кому мы должны не лгать, если нас нет? Как не солгать Зевсу, чтобы при этом нас и Гермес не тронул? Вот то-то и оно. Мы бы рады не жить в постоянной интриге, которая нам так нравится порой (или не порой), но кому мы тогда должны угодить, чтобы нас этот кто-то наградил? Ведь вне службы глупо ждать награды. Мы должны служить и получать соответственно службе. Слово служба - плохое слово, рабское. Ну, пусть будет служение (если уж мы такие нежные), но суть-то не меняется. Кто хозяин? И каковы его предпочтения? Угодить. Но хозяин - не единственный в мире, и угождая ему, мы будем постоянно получать по морде от тех, за чей счёт мы будем угождать. Потому-то мы и берём в хозяева всех, и - лавируем, интригуем, сохраняем себя, себя, лавирующих и интригующих. Если бы мы были уверены в защите хозяина! Но хозяину нет до нас никакого дела: нас много, дураки всегда найдутся, так что зачем тратить силы на защиту? Один ушёл - двое пришло. Люди нашли способ расплаты - деньги. А уж их ты сам трать на свою защиту - от голода, от холода, от других людей. Чем больше у тебя денег, тем ты защищённее (если не глуп, конечно). Отец откупился. Может, Бог? Служи Ему - говорят жрецы, и тебе воздастся. Сколько служить? Десять лет? Семьдесят? Тысячу? Они не отвечают на такие вопросы; служи - и воздастся, - их ответ. А если - обман? Если служу я пятьсот лет, а в ответ - молчание? Значит, ты ещё не заслужил. Ну, что ж...хорошо, я не заслужил. Он не заслужил, она не заслужила. Так чего вы лезете с вашим Богом? Вы Ему служите - и хватит, мы-то зачем? Или мы Ему должны? Отцом Его называют. Он нас родил? Допустим. Но сын становится человеком лишь по смерти отца, а до того - он даже не полчеловека. Так когда же ваш Бог умрёт? Проходят эпохи, а Он как новенький. Он вечен - говорят нам. Но если Он вечен, значит, никогда нам не будет избавленья. И это - истина. Мы - рабы. "Раб Божий такой-то"... Мы вечные рабы на плантациях, свобода - иллюзия и чушь, мы - виноград в бочках, и из нас давят вино. Чтобы Он - пил. Кровь нашу Он пьёт. Алкоголик. Вот и всё воздаяние, о котором талдычат жрецы. Вино с благородной горчинкой (а как же иначе? - жизнь наша не была лукумом). Единственное, что мы можем - это чтобы вино из нас Ему не понравилось. И тогда Он нас выплеснет, туда, куда-то вниз и в сторону. Что там? Интересно. Я хочу побывать там, но я боюсь даже думать об этом, потому - все мысли наши как на ладони, и Он может показать, что там. В желаниях мы все смелы, не смелы только в рассказах о них. А может, стоит рассказать Ему об этом своём делании? Чтобы не воображал о Себе? Мы - виноград, боги - виноградари, Бог - алкоголик...или ценитель. "Вино Урожая такого-то века...такой-то Долины..." Звучит. Итак, виноград, виноградари, Ценитель. Между нами и Ним - звено. Виноградари. Надеяться можно только на их бунт. Или сговор. Вот почему те люди - еллины - вот почему они поклонялись не Ему, а виноградарям - они надеялись на их сговор и освобождение от Него. Они хотели жить. Удалась ли их попытка? Никто об этом не знает. А ведь они просто хотели жить, быть вечными. Им нравилась интрига. Их жизнь, говорят, завораживала тех, кто тогда жил, и будет завораживать тех, кто будет слушать песнь о ней. Песнь, сочинённую на глади. Господи, неужели это преступление - жить?! Быть вечным виноградом на вечной лозе? Ты вечен и лоза Твоя почти так же вечна, а для нас - она сама вечность. Так зачем Ты так хочешь пить, так хочешь нас?! Дай нам о щедрот Своих. Интрига - не худший бог, чем Ты... Ты призываешь забыть интриги, Интрига заставляет забыть о Тебе...или призывает забыть о Тебе. Кто это сможет - тот вечен. Ты ревнуешь? Но почему, почему - никто, кроме Тебя? почему? Это самолюбие? Ты любишь Себя? Почему же Ты нам запрещаешь это, любить себя? Люби ближнего - говоришь Ты. Я смогу любить ближнего, смогу. Но только тогда, когда я буду выше его. Не так ли и Ты любишь нас? Так в чём же дело? По образу и подобию мы. Кто из нас любит укор себе? Никто. Потому никто не сможет любить высшего себя. Я. Мне плевать, кто выше меня, кто ниже; я не люблю никого. За что я не люблю того, кто ниже? Не знаю. Просто какое-то инстинктивное отвращение берёт меня и говорит: вот, теперь мы вместе. И я бегу. А те, кто выше меня...они для меня равные. Может быть, это всего лишь хитрость ума, который призывает равняться на них? Не знаю. Нет, это не так. Сейчас, когда я рассуждаю спокойно и вспоминаю без чувств, я понимаю, вижу, что ещё просто не встречал человека выше себя. И я думаю сейчас, что мне просто не повезло. Но это невезение - это часть моей сути, а не моей жизни или истории. То есть всё дело во мне. Жрец может сказать: гордыня. Нет. Гордый имеет костяк, он уязвим. А я вечен. Даже если я умру, я останусь, и там будет то же, что и здесь. Так, может быть, на мне остановилась Природа? Я однажды подумал: а что, если все будут такими же, как я? И я понял: тогда я не захочу быть таким. Мы сможем быть хорошей армией, но быть соседями и друзьями мы не сможем, потому что я всегда себя отталкивал. Я себя отталкивал и отталкивался от себя, поэтому я не знаю, кто я. Скорее всего, я - просто стремление, стремление неизвестно чего неизвестно к чему. Вот почему я не хочу к Тебе. Потому что когда Мы будем вместе, стремления уже не будет, Ты не отпустишь меня (да я и сам не захочу Тебя покинуть, как те сумасшедшие дервиши, что орут, что им больше ничего не нужно). А мне нужно. Мне нужен весь мир, мир, в котором есть я. Интрига, которую я могу наблюдать. Не интриговать, а всего лишь наблюдать Её. Да, это то, чем занимаешься Ты. Ты предлагаешь придти к Тебе и делать это вместе. Но Ты тогда - будешь, а я - не буду. Быть или не быть. И получается так, что быть - с Тобой, и не быть - с Тобой. Не слишком ли много Ты себе загробастал? Это то, о чём говорили нищие из Индии - что выбора нет. Покуда есть Ты, выбора не будет. Но мне интересно: а есть ли выбор у Тебя? Нет, у Тебя тоже выбора нет. Ты можешь выбрать любого из нас, но кто бы это ни был, конец для него всё равно один. Итак, у Тебя тоже нет выбора. Так, может, мы договоримся? отпустим Друг Друга? Мы никуда уйти не сможем, придётся уйти Тебе. Но и Ты не уйдёшь, ибо какой государь уйдёт просто так от счастья. Я так понимаю, Тебе нужны отступные, что-то, что будет равноценно нам, и тогда Ты нас оставишь. Что это может быть? Скажи. Может быть, это тот алмаз, что сияет в глубине моря? Скажи, и я его достану. Или это тот карлик, жизнь которого для Тебя загадка? Скажи, и я отмолю его жизнь у мужей его жён (или вырву). Хм, я даже не прошу за всех, всего лишь за себя. Что я должен сделать, чтобы остаться вечным стремлением? Остаться вечным стремлением в Интриге? И уходить, уходить, уходить от всего и всех, туда...туда...чтобы уйти и оттуда. Ты сейчас улыбаешься, Тебе нравится поэзия. Мне нравится эта Твоя улыбка, она говорит о том, что Ты не безнадёжен. А раз так, то мы сможем однажды договориться. Если Ты сделаешь так, чтобы и я смог улыбнуться Тебе. А пока... Пока расскажи мне об еллинах. Так много сплетен. Я готов, я слушаю. Я Тебя слушаю...