В осажденный город он приехал вместе с передовыми частями, создал комендатуру со штатом около ста тридцати человек. При комендатуре действовал «военный суд», штамповавший по указанию коменданта смертные приговоры не только в отношении советских граждан, но и немецких военнослужащих, обвиненных в трусости и паникерстве.
В субботний вечер полицай доставил в комендатуру Марусю Кириченко. Какой-то мародер-перебежчик донес, что видел ее на улицах, контролируемых русскими, он утверждал, что обознаться не мог: такую красивую и приметную девушку один раз увидишь — запомнишь на всю жизнь.
Марусю посадили в одиночную камеру и в течение суток не вызывали: надо полагать, рассчитывали таким путем оказать психологическое воздействие на задержанную, сломить ее волю к сопротивлению. Спертый воздух камеры, в котором были густо перемешаны запахи конюшни и сортира, вызывал тошноту, несколько раз ком подкатывал к горлу, приходилось напрягать усилия и волю, чтобы сдержаться. Но человек, справедливо говорят, ко всему привыкает, — на вторые сутки Маруся притерпелась к запахам и уже легче переносила их.
В ту бессонную ночь Кириченко тревожил один вопрос: почему ее арестовали, где она сделала ошибочный шаг? Если бы знать это, можно было б подготовиться к ответу, отвергнуть или опровергнуть улики, рассеять подозрения.
На второй день ее вызвал на допрос немецкий офицер Рехенберг с погонами обер-лейтенанта, грузный и лысый, с ним был молодой, симпатичный переводчик, который, обращаясь к офицеру, называл его оберштурмфюрером или по фамилии.
Офицер говорил низким, пропитым и прокуренным голосом, к ней обращался переводчик.
— Господин оберштурмфюрер хотят знать, где ты живешь и чем занимаешься?
Маруся долго рассказывала о том, как она приехала к тетке в Сталинград, как оказалась на занятой немцами территории без жилья и без работы. Отвечая на вторую часть вопроса, сказала, что ходит по городу, помогает добрым людям, а иногда собирает милостыню.
Рехенберг ерзал от нетерпения, закурил и, прослушав перевод, задал второй вопрос.
— Господин Рехенберг спрашивают, давно ли ты была в той части города, которая пока находится в руках русских?
В голосе переводчика послышались не то ирония, не то насмешка. Это насторожило Марусю. «Наверное, у них есть свидетельство человека, видевшего меня там», — подумала она.
— Я не понимаю, о какой части города идет речь, — сказала Кириченко. — Может быть, случайно забрела на какую-то улицу: я не интересовалась, где русские, а где немцы.
Офицер улыбнулся, услышав перевод ее слов. Вероятно, ему понравился ответ Маруси. Последовал новый вопрос:
— Господин оберштурмфюрер спрашивают, кто может подтвердить твое проживание в зоне, освобожденной доблестными немецкими войсками от большевиков.
Маруся задумалась на минуту: у нее были заранее подготовлены два адреса и она колебалась, какой из них назвать, потому что не знала, где лучше запомнили ее.
— Господин офицер предупреждают: если ты назовешь адрес и там подтвердят твои слова, тебя отпустят, а если нет, то он не ручается за твою жизнь.
И Маруся решила назвать оба адреса: если одни забыли, вспомнят другие.
— Я жила на улице Приозерной: сначала в доме номер два, у Евдокии Ивановны Глушко, а потом в девятом доме — у Кувалдиных.
— Назовите имя Кувалдиных?
— Хозяйку звать Татьяна Захаровна, а ее мужа — Николай Максимович. — Пути к отступлению были отрезаны, теперь Маруся беспокоилась лишь о том, не откажутся ли от нее названные люди, не побоятся ли они подтвердить ее показания.
— Оберштурмфюрер спрашивают — почему ты меняла адреса?
— Сначала я жила в доме Евдокии Ивановны, заболела гриппом и, чтобы не заразить малолетнюю дочь Глушко, перебралась к бездетным Кувалдиным.
Выслушав перевод ответа Кириченко, офицер сердито бросил несколько фраз переводчику и вышел из комнаты.
— Господин офицер дал команду проверить твои показания, и, если они не подтвердятся, тебя расстреляют, — сказал переводчик, поднимаясь. — Сейчас пойдем на Приозерную. Это далеко?
— Нет, минут двадцать.
В сопровождении полицая и переводчика Марусю повели по городу: она шла и замечала все, что творилось на улицах. В каменном двухэтажном особняке, надо полагать, расположился штаб, отметила Кириченко, у подъезда — множество легковых машин и мотоциклов.
— А ты где так насобачился по-немецки брехать? — вроде бы в шутку спросила Маруся, обратившись к переводчику. Тот, приняв слова девушки за шутку, улыбнулся.