И все же убийство Василия Федоровича Машенцева вызвало волну скорби и негодования. Кажется, все население вышло на улицы Нижнего Ломова, чтобы проститься с военным комиссаром.
За гробом шли родные и близкие, руководители укома и уисполкома, военкомата, уездного отдела ГПУ и милиции.
Среди них был двадцатилетний чекист Василий Прошин. Он шел, склонив голову, тяжело переживал гибель комиссара, потому что был участником той трагической операции.
Во вторник 22 марта уездный уполномоченный ГПУ Голиков пригласил военкома Машенцева, начальника милиции Перепелкина и своего помощника Прошина, чтобы обсудить и согласовать совместные мероприятия по борьбе с бандитизмом.
Из многих сел поступали сигналы о бандитских налетах. Вооруженные винтовками и карабинами бандиты открыто грабили на дорогах, нападали на небольшие населенные пункты, угоняли скот, отбирали хлеб, опустошали магазины.
Особенно дерзко разбойничала банда Урмакова, укрывавшаяся недалеко от деревни Замуравские Выселки.
Когда стемнело, Машенцев, Прошин и начальник уголовного розыска Тарасов верхом выехали в Замуравские Выселки, где намечалось при содействии местного актива устроить засады.
Весна была необычайно ранней, в середине марта поля освободились от снега, лишь в низинах и овражках виднелись грязно-серые пятна.
Копыта гулко цокали по скованной морозом дороге, лошади всхрапывали, спотыкались на обледенелых кочках.
В деревню приехали около десяти часов вечера; приземистые дома в низко нахлобученных малахаях из прелой соломы протянулись редким, чуть заметным пунктиром, ни одной светлой точки, казалось, нет здесь живой души.
Подъехали к дому члена уисполкома Гаврилова, участника двух войн: японской и германской.
Прежде чем открыть дверь, хозяин долго допытывался, кто и по какому делу приехал к нему, и, только узнав знакомый голос военкома, откинул щеколду.
Вошли в дом. Над столом тускло светилась семилинейная керосиновая лампа. Жена Гаврилова лежала в кровати, ее трясла лихорадка.
— Как поживаете, Иван Сидорович? — спросил Машенцев.
— Как тебе сказать? Мужики так бают: тверезые скучаем, выпьем — песни играем. Садитесь, товарищи, — пригласил Гаврилов. — Жизня вроде бы налаживается, отмена продразверстки — большое облегчение крестьянину, дышать послободнее стало…
Высокий, широкоскулый, с взлохмаченной седой бородой и раскосыми глазами под нависшими бровями, Гаврилов говорил степенно, обдумывая каждое слово.
— Сельпосевком[1] создан?
— Нет пока. Мужики говорят, посевкомы — это принудительная дорога в коммунию, — сказал Гаврилов, с усмешкой оглядев гостей.
— Кто говорит? — взорвался Прошин. — Это вражеская провокация. Уисполком принял решение: тех, кто распространяет ложные слухи, немедленно арестовывать и направлять в Ломов.
— Всех не арестуешь, места в каталажке не хватит, — в том же насмешливом тоне заметил хозяин.
— Верно, верно, — поддержал военком. — Надо разъяснить народу, что для его пользы создаются посевкомы. Я слышал разговор в укоме партии, Пензенский губпосевком на днях получил телеграмму за подписью товарища Ленина. Владимир Ильич в порядке боевого приказа требует сведения об организации посевкомов и отчета о семенной и посевной кампаниях… Видите, какое значение придается этому делу.
— Знамо, народ темный, запуганный, не понимает пользы, — согласился Иван Сидорович.
— Что слышно о банде Урмакова? — спросил Тарасов.
— Озорует.
— Когда в села выходят?
— Чаще под утро.
— А где скрываются?
— По слухам, стан у них в Крутом долу.
— Далеко отсюда?
— Нет, версты четыре-пять.
— Мы приехали с заданием ликвидировать банду, — сказал Прошин, поправляя выбившуюся из-под ремня гимнастерку. — Кого можно привлечь для участия в операции из сельских активистов?
— Найдутся, есть хорошие люди. — Иван Сидорович назвал человек шесть односельчан, на которых можно положиться. Через полчаса они были в доме Гаврилова.
Создали три группы, их возглавили Машенцев, Тарасов и Прошин; активистам выдали винтовки: все они отслужили в армии, обращаться с оружием умели.
К Крутому долу вела разбитая лесная дорога. Лошадей оставили во дворе Гаврилова, которого по возрасту освободили от участия в операции, хотя он долго не соглашался с этим.
Ночь выдалась морозной, лес дышал снежным холодом. Грачи, неделю тому назад возвратившиеся из теплых краев, на ночь покинули еще не обжитые гнезда и ютились где-то вблизи селений. В вершинах сосен глухо гудел ветер, стволы тревожно поскрипывали.
1
С весны 1921 года создавались уездные, волостные и сельские посевные комитеты, на которые возлагалась организация посевной кампании.