— Я готов. А как с жильем?
— Найди одинокую старуху, а еще лучше — молодую вдову с избенкой и коровенкой.
— Нет, рано мне хомут на шею надевать.
— Это дело личное, я пошутил. У меня есть на примете старики, сходи к ним. Я напишу записку.
Секретарь вырвал из записной книжки листок и размашисто написал:
«Податель сей записки — мой товарищ и хороший парень, будет работать в укоме партии. Если можете, приютите».
Одинокие старики приветливо приняли Прошина. Несмотря на его возражение, уступили спальню, а свою кровать передвинули в чистую, уютную горницу; договорились об оплате и услугах.
Назавтра Василий заполнил трудовой листок и сразу же приступил к работе.
В воскресенье пошел на ярмарку. Осенняя ярмарка — это всегда праздник: ряженые, песни, карусели с веселым переливом саратовских гармошек. Чего только не продают на ярмарке! Лошадей и коров, поросят и птицу, зерно и мед… Беднее был выбор промышленных товаров, но все равно можно было купить и одежду, и обувь, и игрушки, и сладости детям.
Прошин накупил гостинцев для братьев, сестренки и с попутным односельчанином, дедом Павлом, выехал в родное село. Дед, известный озорник и враль, отнесся к Василию с полной серьезностью: знал, что человек с войны возвращается.
— Дедушка, как там мои?
— Ничо, в нормальности. Степан Федорович хорошо живет, медком приторговывает, — многозначительно подчеркнул старик. — Братья и сестра живы.
Чуть больше года не был Прошин в Атемаре, а село, кажется, изменилось заметнее, чем люди: дома стали меньше, овраги мельче, колодезные журавли ниже.
Когда-то Атемар был укрепленным городом, через него проходила восточная линия острогов, охранявших русскую землю от разорительных набегов кочевников. О его прошлом напоминают броские здания церквей, красильный и поташный заводы да сохранившиеся местами оборонительные валы.
Родительский дом выделялся в северном порядке: новые ворота, тесовая крыша, аккуратно прибранные завалинки. Отец был старательным человеком и мастером на все руки.
Младшие по возрасту братья и сестренка встретили Василия шумно, мигом расхватали подарки и гостинцы. Отец, сильный и кряжистый, обнял сына и по-мужски трижды расцеловал.
Мачеха стояла возле печки, сцепив под фартуком руки и поджав тонкие бесцветные губы, растерянно смотрела то на мужа, то на строптивого пасынка.
Василий еле сдерживал улыбку: бескровные губы мачехи были одного цвета с лицом, и ему вдруг показалось, что у нее нет рта.
За ужином он рассказал о недолгой службе, о боях, в каких пришлось участвовать, о крушении поезда и контузии.
— Как думаешь дальше жить? — спросил отец.
«По наущению мачехи спрашивает», — с обидой подумал Василий.
— Как все. Буду работать в укоме партии, снял комнатушку в городе.
— Ну ладно. Давай выпьем за встречу! — предложил отец, поднимая наполненную граненую рюмку.
— Не могу, тятя, нельзя — врачи запретили.
— Плюнь на их запреты.
— Говорят, могут быть тяжелые осложнения.
— Ну как хочешь. — Отец чокнулся с мачехой и выпил, взял руками кусок кочанной капусты и захрустел крепкими еще зубами. Мачеха вроде повеселела, узнав, что пасынок не собирается оставаться в отчем доме.
В конце недели Прошин возвратился в Саранск: краткосрочный отпуск истек.
Делопроизводство знал хорошо и в работу вошел без больших усилий.
Неожиданно Семен Иванович предложил ему должность помощника секретаря укома. Василий согласился и начал старательно осваивать порученное дело, но вскоре случилось событие, круто повернувшее его жизнь в новое русло.
В конце января в Саранск приехал председатель Пензенской губчека Рудольф Иванович Аустрин, член большевистской партии с седьмого года. В ожидании секретаря укома, который находился в отъезде, познакомился с Прошиным. Судьба девятнадцатилетнего симпатичного парня, члена партии и фронтовика, заинтересовала Рудольфа Ивановича. Он рассказывал о нелегкой работе чекистов, подавлении кулацких мятежей, разоблачении белогвардейских шпионов. Василий слушал затаив дыхание.
— Ты по всем статьям подходящий для нас, — сказал Аустрин в заключение. — Хочешь у нас работать?
— С моим великим удовольствием, — ответил Василий, стараясь выражаться «поинтеллигентнее». — За здоровье боюсь, — добавил он и тут же пожалел об этом: очень хотелось работать в ЧК, еще до встречи с Рудольфом Ивановичем подумывал об этом, но не знал, к кому обратиться. Болезнь могла стать препятствием в осуществлении желания.