— Я потомственный дворянин. С первых лет революции вел непримиримую борьбу с большевиками, которых я ненавижу. Так же, как и Недосекин, погибший в боях с чекистами, я служил в рядах Добровольческой армии, участвовал в карательных экспедициях против красных в Задонских степях, был в «повстанческой армии» Антонова…
— Став уголовным преступником, вы опозорили, как я понимаю, честь своего сословия?
— Не могу согласиться с вами. Я боролся до конца, последние действия были действительно такими, как вы их определяете… Но у нас не было другого выхода: или — пулю в лоб, или — хлопнуть дверью, чтобы небу стало жарко.
— Первый путь, думаю, был бы благороднее для дворянина.
— Возможно, не возражаю. Однако человек всегда надеется на лучший исход. Смерть — самая крайняя мера. Мы оказались в трагическом положении.
— Трагизм без перспективы?
— Да, так. В этом случае не думают о формах борьбы.
— Приемлемо все: и уголовный бандитизм, и убийства безвинных людей, — заметил председатель суда не без иронии. — Я правильно понял вас, Валентинов?
— Правильно, гражданин судья. Трагизм без перспективы, как вы изволили выразиться, неизбежно приводит к уголовщине, порождает жестокость.
Установив степень вины каждого подсудимого, революционный трибунал осудил к расстрелу Бориса Валентинова, Григория Муленкова, Александра Архипова, Пелагею Недосекину, Григория Ладыгина, Наталью Лопатину и еще пятнадцать человек, как «строящих свою жизнь на крови рабочих и крестьян, как непосредственных участников в вооруженных ограблениях и нападениях на государственные склады и частных граждан».
Зал судебного заседания был до отказа заполнен жителями города и окрестных сел; они одобрительно встретили приговор революционного трибунала.
Банда Недосекина была последним крупным бандформированием в Нижнеломовском уезде.
Новый уклад жизни набирал силы, овладевал умами и сердцами, думами и чаяниями крестьян. Уголовные и политические банды были подавлены, наступило временное затишье.
Часть вторая
I
Весна в том году вступала в свои права медленно. Но в первых числах мая вдруг установилась теплая, по-настоящему весенняя погода. И совершилось великое чудо природы: за сутки на буроватых ветках вишен и слив распустились нежные белые цветы. Цветение было обильным: белые облака укрыли и ветки и еле распустившиеся листья, взметнулись над крышами домов, легли на невысокие заборы. Только осторожные яблони не спешили наряжаться, словно не верили капризной весне: в редкие годы случалось, что и в мае морозы обжигали яблоневый цвет.
В чистом ясном небе радостно парили голуби, на первых зеленых лужайках хлопотали веселые воробьи. А ночами в садах, что буйно расцвели под Боевой горой, опробовали голоса соловьи.
Василия Прошина вызвали из Чембара, где он тогда работал, в Пензу, чтобы объявить о новом назначении.
Окружной отдел, или оперсектор ОГПУ, как его еще называли, размещался в двухэтажном кирпичном особняке в верхней части улицы Красной.
Прошин остановился в Доме крестьянина и, поднявшись по деревенской привычке вместе с солнцем, долго бродил по городу.
Утренний воздух был свеж и прозрачен. С Боевой горы хорошо просматривались панорама города, поля, начинающиеся сразу же за городской окраиной, и Арбековский лес.
Невольно думалось о могуществе природы, которая, не считаясь с чаяниями и заботами людей, совершает свой извечный круговорот обновления. «Может быть, начинающаяся ломка векового уклада жизни — лишь малая частица того неизбежного круговорота, что происходит в мире», — подумал Прошин.
Начальник окружного отдела сорокачетырехлетний Иосиф Владиславович Тарашкевич тепло поздоровался с Прошиным, пригласил сесть. Василий слышал, что раньше Тарашкевич возглавлял Чрезвычайную комиссию Литвы и Белоруссии и направлен в Пензу по личной рекомендации Феликса Эдмундовича Дзержинского.
— Как жизнь в Чембаре? — спросил Тарашкевич, пытливо разглядывая Прошина.
— Не знаю, что и ответить на ваш вопрос, Иосиф Владиславович: пока вроде бы спокойно, но среди крестьян, кажется, начинается брожение. Объявленная линия партии на коллективизацию…
— Это закономерный процесс, — перебил Тарашкевич, — говорил он с заметным белорусским акцентом. — Нынешнее затишье обманчиво, и продлится оно недолго. Неизбежное наступление социализма в городе и деревне, рассчитанное на полную ликвидацию эксплуататорских классов — кулаков и нэпманов, — продолжал Иосиф Владиславович, — не может не вызвать волну, точнее сказать, девятого вала отчаянного сопротивления со стороны враждебных социализму сил.