Пролог
В детстве все мы рано или поздно узнаём, что на свете есть вещи, о которых нельзя говорить вслух, что некоторые слова способны породить ужас. Мне исполнилось четыре года, когда я пошла в детский сад и впервые узнала, что на свете бывают папы. Обнаружив, что у всех других девочек имеются отцы, я спросила маму: «А где мой папа?» До того момента я и не подозревала, что у человека должен быть папа. Ведь никто не упоминал о нем. Словно его никогда и не было.
Однажды воспитательница попросила нас нарисовать семью. И я нарисовала отца, о существовании которого до того дня понятия не имела. Высоченный, он горделиво смотрел на меня густо-синими глазами — того же оттенка, что и мои собственные. Он улыбался, а руки его были раскинуты, приглашая броситься к нему, вонзиться в него с такой силой, что он пошатнется, отступит назад…
— Смотри, это папа! — объявила я маме, размахивая еще непросохшим рисунком.
Мы шли домой. И вдруг она отбросила мою руку. Я подняла голову, но разглядеть выражение маминого лица не сумела, не заметила ее внезапной суровой угрюмости — меня слепило солнце. Тогда-то она и заговорила об отце, единственный раз в жизни. Я навсегда запомнила, как тем ясным сентябрьским днем мы возвращались на нашу ферму.
— У тебя нет отца, Джулия. Не говори о нем больше. Никогда. — Она прижала к губам указательный палец.
И я послушалась.
Я давно уже взрослая женщина, у меня свои дети, но та давняя прогулка по-прежнему свежа в моей памяти, и я по-прежнему не знаю, как сказать о том, чего у тебя никогда не было. Как найти слова, если ты их просто не знаешь?
Сама суть речи, звуки, соскальзывающие с губ и растворяющиеся в воздухе, делают каждого из нас уникальным. И когда слова начинают жить собственной жизнью, возникает история. Осколки непроговоренного прошлого тонут в тумане настоящего.
Джулия
Я обнаружила ее совершенно случайно. На заиндевевшем от мороза лугу. Мертвенное лицо, посиневшие губы в засохшей крови. Широко раскрытые глаза буравят зимнее небо. Она не двигалась. Бледная кожа тоже словно искрилась от инея, а красные ногти напоминали горсть рассыпавшихся бусин.
— Грейс…
Я упала на колени, лихорадочно нашаривая в кармане телефон. Стянула с себя куртку, укрыла ее. Голые ноги торчали из-под куртки, неестественно выгнутые, припорошенные снегом.
— Грейс, что с тобой? — Я никак не могла поверить, что она жива.
Она вывернула голову, и тонкая кожа на шее натянулась. Открыла рот, и я увидела, что губы подернуты белесой коркой.
— Грейс, что случилось?
В последний раз я видела ее, когда она положила на мой стол сочинение по английскому и стремительно, как водится у подростков, вылетела из класса. Семестр подошел к концу, и все мы с нетерпением ждали Рождества. Из-за целого вороха событий — я имею в виду и маму, и Марри — я до сих пор так и не проверила сочинение.
— Док…тор, — прохрипела она едва слышно, через силу.
— Я уже вызвала «скорую», Грейс. Тише, тише. — Я прижала к себе изломанное тело, укрывая собой от ветра.
Через луг к нам мчался Мило; тяжело дыша, он остановился рядом и внезапно лег на голые ноги, торчащие из-под куртки, точно желая согреть. Его дыхание облачками пара обволакивало колени девушки.
Через двадцать минут у подножия холма, где заканчивалась тропинка, показалась карета «скорой помощи». Грозовая пустошь — обычное место для выгула собак, но мало кто взбирался до причудливой каменистой чаши, напоминавшей амфитеатр. В детстве я часто поднималась сюда, чтобы затем сбежать вниз, в вырытый человеком кратер, — колени подгибаются, волосы трепещут на ветру, собака заходится в отчаянном лае, не отставая от чокнутой хозяйки.
Марри притворялся, будто бежит со мной наперегонки, но всегда поддавался.
— Деточка, ты меня слышишь?
Врач осторожно высвободил Грейс из моих рук. Их было трое — двое мужчин и женщина. Следом спешили полицейские, двое, оставляя прерывистое стаккато на бело-зеленой траве.
— Я нашла ее в таком состоянии, — сказала я, неуклюже нащупывая объяснение. Все казалось нереальным. — Выгуливала собаку. — Холода я не чувствовала, хотя и просидела все это время без куртки. Вот только внутри все окоченело. — Мне показалось, что она не живая, пластмассовая.
Выброшенный манекен. Бесполезная кукла из магазина, засиженная мухами.
— Как тебя зовут, милая? — спросила докторша.
— Грейс. Грейс Коватта. Ее отец итальянец, — сказала я.
— Грейс, девочка, ты меня слышишь?
Пока докторша пыталась заставить Грейс заговорить, ее напарник завернул девочку в одеяло, обшитое теплозащитной фольгой, и открыл маленький чемоданчик с приборами. Грейс подсоединили к небольшому кислородному баллону, и чемоданчик пискнул, уловив слабые признаки жизни.