Джулия вспоминает и вспоминает, и воспоминания усмиряют боль.
Джулия
— Так и думала, что найду тебя здесь.
Флорина ладошка в варежке хватается за мою руку. Алекс колотит по кусту палкой. Он не хотел подходить к реке, но я сказала ему, что это глупо. Марри молча смотрит на воду.
— Как же это случилось? — спрашиваю я. Мне весело.
— Она исчезла. Просто исчезла. — Марри в отчаянии хлопает себя по бедрам.
— Ну не совсем исчезла, — возражаю я. — Вон труба торчит, видишь, из воды высовывается верхушка дымохода. Да и крышу можно разглядеть. А вон и твой ботинок плывет!
Я смеюсь — впервые с тех пор, как умерла мама. Не могу удержаться. Она бы тоже посмеялась.
— «Алькатрас» утонул, — грустно произносит Марри, но я улавливаю в его голосе облегчение. — А ведь это мой дом.
Плохой дядя утопия папину лодку? — показывает Флора, скидывая варежки.
Все последние дни я не отпускаю дочь от себя ни на шаг.
Нет, солнышко. Лодка сама утонула, чтобы папа снова жил с нами.
Флора улыбается. Похоже, она довольна моим незатейливым объяснением. Если бы все было так просто.
— Это больше не твой дом, — напоминаю я Марри.
После похорон мы переехали в Нортмир. Дом в Или скоро продадут. На день рождения мамы, на Рождество, в любой день, когда мы почувствуем, что соскучились, мы навестим ее могилу. Принесем цветы, а дети что-нибудь сделают для нее в подарок.
Снова беру Флору за руку, и мы идем прочь от реки. Марри с Алексом бегут наперегонки, Флора рвется за ними, я отпускаю ее и оглядываюсь на торчащую из воды трубу. Прощай, «Алькатрас». Твой хозяин вернулся к нам.
Дома мы устроили ужин при свечах. Впервые за долгое время мы вдвоем. Разве что мамин призрак с нами. Дети у Надин. Она заявила, что им с Эдом нужно как следует набраться опыта, и наши дети теперь частенько торчат у них. Надин с Эдом собираются усыновить малыша. Заявление они уже подали, и скоро в их доме появится маленький человечек.
— Ну вот. — От блюда идет чудесный запас. — Думаешь, мама была бы довольна?
Кухню теперь не узнать. Я переставила всю мебель, а Марри установил посудомоечную машину. Мы многое хотим здесь поменять.
— Нет, — отвечает Марри, — она бы с ума сошла от злости.
Мы прислушиваемся к ее шагам. Вот она заглядывает в гостиную и ворчит, обнаружив там телевизор. Перемещается в комнату Алекса и возмущается музыкальным центром.
Да, переменам бы мама не обрадовалась. Ведь это мама. Но нам бы точно обрадовалась. В этом я не сомневаюсь. Ей было бы приятно, что в доме теперь живем мы.
— Она бы порадовалась за Бренну с Грэдином. И расстроилась бы из-за своих куриц…
Незадолго до знакомства с новой приемной семьей Грэдин нерешительно сказал, что хочет что-то рассказать мне. В последние дни парень очень изменился. Как-то резко повзрослел. Меня тревожило, что в глазах его вечно стоит какое-то странное выражение, затаенная печаль. Но после смерти мамы он вдруг успокоился, вспышек ярости как не бывало. Словно проклятие, которое тяготило его, спало, оставив о себе лишь память, печалью осевшую во взгляде.
Грэдин признался, что придушил маминых кур, одну за другой. После того как мама забросила свое хозяйство, куры так шумели, что не давали ему спать, и он не мог совладать с охватывавшей его яростью. Вскакивал ночами и гонялся за курами по двору. Он просто хотел их угомонить, но глупые создания почему-то умирали в его руках, от чего он еще больше свирепел. Меня окатило знакомое чувство вины. Во время всех этих ужасных событий про мамин птичник я попросту забыла, ничего удивительного, что несчастные птицы требовали еды. Я постаралась успокоить Грэдина, сказала, что теперь все в прошлом и лучше смотреть вперед, чем оглядываться назад. И что мама его обязательно простила бы. А парень-то не такой уж и пропащий, как казалось мне раньше.
Удивительно, но и Бренна присмирела, глядя на изменившегося брата. Нет, бунтарский дух из нее вовсе не выветрился, но она стала мягче. И перестала командовать Грэдином. Теперь они почти на равных.