В осколках зеркала я увидел деревья
Бывает так, что очередное утро открывает свой мутный глаз и глядит на мою помертвевшую седину, а потом, ухмыляясь, играет разноцветными бликами в паутине трещинок разбитого зеркала, тонет желтоватой радужкой в стакане, где непонятное насекомое с блестящими искусственными крыльями (я зову его бабочкой) оставило след своих красных губок и таких красных неряшливых ноготков. Тогда я закрываю поплотнее дверь, чтобы выглядела запертой, ведь замок давно сломан, сажусь в автобус и он извилисто отползает от гниющей сердцевины города, прошитой насквозь железными дорогами и изъеденной трубчатыми червями, объевшимися плоти земли, куда-нибудь на окраину. И остаюсь последним пассажиром, который выйдет здесь. Бреду среди заброшенных трущоб и высоких металлических заборов, за которыми чадят гигантские трубы. Здесь слишком мертво, а погода не меняется уже который год – вялый, теплый воздух, иногда раздражающийся грязными каплями дождя.
Этот дом появляется неожиданно из ниоткуда в отяжелевшем грязном тумане и я готов почти бежать к нему, потому как уже тону от безысходности в опускающемся на плечи смоге. Страдальческие глазницы вытянутых окон, на них слезные многослойные подтеки когда-то густо намазанной краски; белая штукатурка, отслаивающаяся как больная кожа. Громадная трещина, тянущаяся сверху до самого основания, придает этому месту ощущение какой-то зачеркнутости. На провалившемся крыльце меня всегда охватывает слабость, заставляющая сильнее биться порванное сердце, я с трудом открываю дверь… Она захлопывается и становится тихо-тихо и глухо, как в глубокой раковине на самом кончике ее разворачивающейся спирали.
Первая комната этого дома никогда не меняется, в отличие от всего остального. Это моя детская, почти стертая из памяти, такая, какой она могла бы стать после нескольких десятилетий дождей и полного забвения. Поблекли, истаяли извивающиеся голубые цветы и прячущиеся в них змеи на обоях; груда когда-то таких нужных вещичек громоздится в углу; стоят даже мой велосипед-самокат со сползающей доской и разгрызенные маленькой ручной норкой ботинки. Небольшой камин завален книгами и гербарием, превратившимся в труху. И краски детства, на миг расцвеченные воспоминаниями, на моих глазах осыпаются, съеживаются, исчезая. Вскоре детская предстает передо мной совершенно пустой. Потом я долго и бессмысленно бегу, задыхаясь на бесчисленных этажах, пока полностью не выдохнусь, тогда отдаленный шепот памяти становится снова отчетливым, поглощающим.
Слышу голос своей первой любви, водопад черных волос, тающий в объятьях ночи уголек на кончике ароматной палочки, шоколадный коктейль и ящерица с зеленым камушком вместо глаза в ее руке. Потом ночной мегаполис, стена дождя и уставшие руки, держащие руль такси, сильно ноет спина. Движущиеся силуэты в ярких окнах, как картонные куклы в театре теней, я жду, когда вибрации их натянутых, дергающихся ниточек дойдут до меня. Выхожу в прокуренный коридор общаги, осколки разбитого стекла на темном балконе, а внизу километры кромешной тьмы. Сжимаю в руке простыню, впитавшую пот и липкую жидкость от соития с проституткой.
Зовущий голос матери прорывается сквозь этот беспорядочный поток образов, глаза опять видят пыльные коридоры исчезнувшего дома, а я в отчаянии лихорадочно ищу постоянно ускользающий номер той обветшалой гостиницы, все яснее понимая, что уже никогда не найду его, как не найду и состарившуюся женщину в нем… Истершийся, желтый конверт тлеет прямо на ладони, исчезают неровные, но все еще красивые, летящие, как женский шарфик на ветру, буквы. Никогда…
Я вижу мутную, зеленоватую, бурно стремящуюся воду и деревья, несметное количество могучих деревьев с вывороченными корнями, которые подобно гигантским колесам, медленно поворачиваются под тяжестью друг друга. Река, целая река погубленных исполинов шептала о незамеченном кем-то великолепии их жизней, потому показавшимися ему совсем ненужными. И тут впервые за столько лет тишины я разрыдался, чувствуя, как под землей начинает биться пульс огромного потока воды. Где-то внутри затеплился огонек, как отблеск того настоящего дома, в котором для меня всегда горит свет. Он ждал меня, этот дом.
Над городом начинался дождь, вскоре превратившийся в ливень. Она проснулась от барабанящих по стеклу капель, они напомнили ей не излившиеся когда-то свои слезы ночных облаков. Какое-то смутно знакомое лицо проступало сквозь сизый налет дождя и почему-то сразу защемило постаревшее сердце. Она с трудом легла в постель, и снились ей какие-то ящерицы с выколотыми глазами.