Командир роты выпустил красную ракету — сигнал атаки — и передал по рации:
— Вперед!
Затем Стальбовский повел свои «семидесятки», обходя высоту справа и слева. Одновременно двинулись редкие цепи стрелков. Атаке предшествовал короткий огневой налет нашей артиллерии.
Ведя огонь с ходу, танки ворвались в первую вражескую траншею и принялись ее утюжить. Одновременно с чеканными пулеметными очередями и ударами танковых пушек с сухим треском рвались «лимонки»: это экипажи забрасывали ими траншею противника.
Преодолевая сопротивление врага и продвигаясь вперед, танкисты достигли второй, затем третьей вражеских траншей и уничтожили более полсотни гитлеровцев.
Однако три немецких миномета непрерывно забрасывали с фланга наших стрелков минами, не давая им продвигаться вслед за танками. Тогда командир роты решил сам атаковать позицию минометов и уничтожить их, не выпуская при этом из виду управление взводами.
Позднее о действиях командирского экипажа рассказал заряжающий сержант Тимофей Грудин.
— Головко, — спрашивает командир механика-водителя, — видишь слева балку?
— Вижу.
— На полном ходу — вдоль балки на минометы. Понял?
— Есть, понял!
— Грудин, заряжай пулемет, пушку — осколочным.
— Готово!
Боевая машина мчится, как на крыльях.
Вот на небольшом отлогом подъемнике — вражеские минометы.
— Вижу, — докладывает Головко, — иду давить.
Стальбовский и сам видит, как мечутся немецкие расчеты, закладывая мины в стволы. Поглощенные своим делом, они не замечают внезапно вынырнувший сбоку танк. Но вот вражеские солдаты засуетились, бросились в сторону, спотыкаются, падают, дико оглядываются. Ага, хватились! Поздно!
Старший лейтенант кивает заряжающему:
— Тимофей!
И тот, не произнося ни слова, с ходу припечатывает гитлеровцев к земле пулеметными очередями.
Машина со скрежетом ударяет по стальной трубе лобовой броней, накреняется на левый борт и проносится дальше. Еще два удара — и вражеские минометы вдавлены в землю. Путь для стрелков открыт. Но вдруг машина вздрогнула и, сразу теряя скорость, приостановилась.
— Головко, что там? — обеспокоенно спрашивает командир.
— Зацепило… — еле слышится в наушниках.
Значит, где-то рядом противотанковое орудие.
— Грудин! На мое место! Найди птор слева. Я — за рычаги. — И Стальбовский опускается к механику.
— Ну как, Гриша?
— Ноги…
Командир перетащил Головко в боевое отделение, уложил на пол и туго перехватил его ноги бинтами выше колен, над ранами.
— Потерпи, Гриша, чуть-чуть. Сейчас уберем пушку и вывезем тебя.
— Обойдусь… Ничего… бей… гадов…
Слева закрывает наблюдение холмик… Работая рычагами управления, командир маневрирует, немного выдвигается из балки, обходя холмик справа, И сразу видит на одной линии со своей машиной атакующие с фронта три «семидесятки». Где же остальные? Неужели не дошли?
— Продолжать атаку! — передает он по рации, — Пторы бить из-за укрытий.
Впереди, метрах в пятидесяти, Стальбовский замечает замаскированное вражеское орудие. Он останавливает танк за какой-то небольшой насыпью. А в сторону пушки противника уже шлет снаряды Грудин. Но вот рядом, у борта, возникают султаны разрывов. Это означает, что здесь не одна пушка, скорее — батарея. Упряталась, не давая о себе знать. Командир мгновенно оценивает обстановку.
Тем временем его танк уже получил три пробоины, но Стальбовский решает идти дальше, чтобы нанести удар по вражеским орудийным расчетам с фланга.
— Тимофей, черный дым!
— Даю!
Башнер выбрасывает зажженную дымовую шашку на корму. Дым обволакивает машину. Пойдут ли гитлеровцы на эту немудреную уловку? Кажется, пошли. Вражеский огонь ослабевает и переносится на другие цели.
Старший лейтенант этого и ждал. Ои дает полный газ — и машина, вихрем вырвавшись из дымового облака, наскакивает на противотанковое орудие сбоку, подминает его под гусеницы и расправляется с прислугой. Но впереди еще одно орудие, а там — еще и еще… Сколько их? Не меньше двух батарей. А гитлеровцы усилили огонь по танкам. В башню просачивается удушливый дым, расползается по отделению управления, въедается в глаза. Неужели подожгли? Командир останавливает машину в первой же попавшейся выемке.
— Тимофей, жив?
— Жив, жив. Как вы?
Грудин ранен в левую руку, но не подает вида. Наскоро перехватив рану бинтом и едва дыша в раскаленном воздухе, он не прерывает пулеметного огня.
— Рация?