Клецко знал, что в Крыму очень трудно было партизанить. Партизан ловили и гитлеровцы, и предатели.
Первое время крымские партизаны даже не имели связи с флотом и страной. Некоторые отряды, загнанные на голые скалы горных вершин, гибли от голода, зимних дождей и холодов. Только когда один из советских разведывательных самолетов разыскал небольшой отряд и совершил посадку на тесной горной площадке, они получили возможность связаться с командованием по радио.
Клецко слышал от товарищей, что теперь у партизан построен тайный аэродром и что к ним регулярно летают самолеты. Но водой связь не удалось наладить. Гитлеровцы бдительно наблюдали за побережьем. Только нескольким морским охотникам в прошлом году темной осенней ночью удалось снять с прибрежных скал группу вконец истощенных, больных и израненных людей.
«Да, Крым нам не годится, — рассуждал про себя мичман. — Можно двигаться лишь на восток, к Тамани или Кавказу. Других путей для нас нет».
Склонявшееся на запад солнце слепило глаза. От зноя на одежде выступила соль. Восьмеркин с Чижеевым хотели было снять с себя тельняшки, чтобы на свободе позагорать, но Клецко погрозил им кулаком:
— Не сметь! Обгорите.
Друзья уселись рядом под тень паруса. Сеня шепнул Восьмеркину:
— Я ночью катер-торпеду видел. Помнишь, модель у Тремихача? Точная копия!
— Не к добру, Сеня, когда на вахте сны видят: к карцеру или к отсидке на гауптвахте.
— Да не во сне, вот чудак! Наяву, самый настоящий катер.
— А почему мичману не доложил?
— Он же, вроде тебя, не поверит и придерется: «На вахте, мол, что-то вам сны часто показывают. Чепуху всякую видите».
— Тогда к чему ты все?
— А к тому, что берег, наверное, близко. Скоро за нами «мессеры» гоняться будут. Лучше было бы на север идти, к партизанам…
И, как бы в подтверждение его слов, раздался предостерегающий голос боцмана:
— Слева гидросамолет!.. Вали мачту, ложись!
Друзья прижались к борту барказа и стали следить за фашистским гидропланом.
Самолет, видимо, натолкнулся на маслянистое пятно, оставленное погибшей подводной лодкой, и искал других следов кораблекрушения. Заметив барказ, он сделал горку и с ревом пронесся над головами притаившихся моряков. Затем летчик начал виражить вокруг дрейфующего судна и показывать рукой на север. Но черноморцы не отвечали на его сигналы. Самолет улетел.
— Значит, вблизи крымские аэродромы, — определил Клецко. — Жди теперь гостей.
— Наверное, он нас за своих принял, раз не обстрелял, — сказал Чижеев.
— Тем хуже для нас: обязательно подмогу пришлют. Надо скорей уходить отсюда; может, не найдут — дело к вечеру идет. Запускайте мотор.
На барказе вновь вздулся парус и заработал мотор. Кренясь, суденышко понеслось по волнам со скоростью гоночной яхты, но уйти далеко не смогло. Вскоре с севера в небе показались две черные точки.
— Убрать парус и выключить мотор! — отдал команду мичман.
Самолеты, настигнув барказ, принялись так низко летать над ним, что, казалось, вот-вот зацепят крылом.
— Не подниматься! — приказал Клецко. — Пусть думают, что барказ пустой или с убитыми.
Самолеты выпустили три ракеты, дали несколько пулеметных очередей в воздух, а черноморцы лежали не шелохнувшись, не подавая признаков жизни. Они поднялись только тогда, когда фашистские самолеты скрылись за горизонтом.
барказ опять побежал полным ходом.
Часа два над черноморцами никто не появлялся. Уже начало темнеть.
— Видно, потеряли нас, — облегченно вздохнув, проговорил Восьмеркин.
— А ты все же приглядывай за горизонтом, — сказал Клецко.
— Чего же приглядывать, товарищ мичман? Если катер нагонит, то что мы им сделаем? Воевать нам вроде нечем.
— Как нечем? Без сопротивления сдаваться будешь?
— Зачем же мне сдаваться? Я и кулаком катер могу расшибить, пусть сунется. А вот вы как?
— «Пусть сунется… кулаком могу», — в сердцах передразнил Восьмеркина Чижеев. — Наворожил уже! Слева, бурун… Ну конечно! Прямо сюда катит.
Вдали действительно показался один бурун, а за ним и второй. Точно разраставшиеся комья снега, катились два буруна по темной поверхности моря. Клецко внимательно вгляделся и определил, что впереди идет торпедный катер, а поодаль — сторожевой.