— Видно, их квартирмейстеры или передовое охранение, — шепнул один из партизан. — Верный признак, что скоро появится автоколонна с войсками. Надо быстрей захватить будку, иначе проскочит мимо.
— Сейчас мы им смену устроим, — сказал Чижеев.
Он подкрался к будке и осторожно заглянул в окошко. Тесное помещение освещалось только колеблющимся светом железной печурки, у которой сидел на корточках рыжеволосый немец и ворошил дрова. Другой регулировщик спал на скамье, закрыв шапкой лицо.
Момент был удобный. Чижеев махнул рукой партизанам и Восьмеркину: «Выходите, мол, пора действовать».
Степан, как было условлено с Чижеевым, поднялся, набрал полную охапку дров и деловой походкой направился к дверям сторожки. С дороги на него никто не обращал внимания. Восьмеркин обтер у порога ноги, толкнул легкую дощатую дверь и, согнувшись, протиснулся в помещение.
Солдат, сидевший у печурки, решил, что вернулся ефрейтор, и, не поворачивая головы, о чем-то заговорил.
Восьмеркин молча бросил дрова в угол и выпрямился, зажав увесистое полено в правой руке.
Принесенные дрова, видимо, озадачили солдата: его начальник не имел привычки таскать топливо для подчиненных. Гитлеровец, недоумевая, повернулся и вдруг различил освещенную красноватыми отблесками пламени огромную фигуру незнакомца. Он отпрянул в сторону, но тяжелый удар по голове свалил его навзничь.
От шума заворочался и регулировщик, спавший на скамейке. Восьмеркин подскочил к нему, и фашистский солдат так и не понял спросонья, что произошло. Со скамьи он уже не поднялся.
Захватив сторожку, Восьмеркин выдавил окошко и, тяжело дыша, шепнул Чижееву:
— Оба готовы… Противная работа… Обозлился я очень. Говори, что еще делать?
— Надо каким-нибудь способом заманить в будку ефрейтора.
— Но как?
— Давайте зашумим или запоем, точно шнапсу мы напились, — предложил один из партизан. — Может быть, он и прибежит.
— Дельно придумано, — одобрил эту мысль Чижеев. — Давайте попробуем.
Через некоторое время до перекрестка донеслось нелепейшее пение. Только пьяные могли так горланить, и ефрейтор некоторое время вслушивался в доносившийся к нему дикий рев, а затем выругался и рысцой поспешил к будке.
Разъяренный ефрейтор бежал с твердым намерением заткнуть глотки разгулявшимся солдатам, так как с минуты на минуту могло прибыть начальство. Веселенькая будет встреча! Он резко рванул дверь и заорал:
— Руих! Штиль!.. Швайне!
Но тут чья-то сильная рука сгребла его за грудь и рывком втащила в помещение. Потом словно потолок рухнул на голову ефрейтора. Обмякшее тело мешком осело на землю…
— И с этим всё, — сказал Восьмеркин.
Сменять оставшегося на дороге регулировщика Чижеев пошел с партизаном, переодетым в дождевик ефрейтора. Рост у партизана примерно был такой же, как и у покойного фашиста. Он не вызвал подозрения у регулировщика.
Дорога была темной и пустынной. Озябший на ветру, промокший регулировщик с радостью передал переодетому Чижееву фонарь и указку с фосфоресцирующим кружком, козырнув мнимому ефрейтору, он побежал греться в будку. Вскоре оттуда послышался сдавленный вскрик, и через минуту все затихло.
— Всё, больше ни одного не осталось, — сказал Чижеев.
Поправив огонь в фонаре, он стал с ним на перекрестке. Пора было приниматься за исполнение обязанностей регулировщика. Вдали показалось синеватое сияние автомобильных фар.
Глава тринадцатая
Нина высаживалась ночью. Часть пути шли на катере. Было туманно и холодно.
Отец с Николаем Дементьевичем осторожно опустили на воду тузик — крошечную шлюпку, поцеловали девушку на прощанье, помогли ей усесться и подали весла.
— Придем завтра в полночь, — сказал отец. — Твоего сигнала будем ждать два-три часа. Не дождемся — придем через сутки вторично. Не сможешь сюда вернуться, уходи в лес… Чего примолкла? Страшно одной?
— Нет, я стараюсь запомнить. — Девушка видела, что старику трудно расстаться с ней.
— Возьми на всякий случай «вальтер», только не входи с ним в город. Спрячь где-нибудь на берегу.
Отец отдал ей трофейный пистолет и еще что-то твердое, завернутое в бумажку. Нина на ощупь определила, что это шоколад.
— Все пройдет благополучно, — сказал Калужский. — Это место у гитлеровцев считается неудобным для десанта. Они наблюдают за ним лишь с мыса, в темноте нас никто не приметит. Запомните: пройти можно только вдоль ручья и по правой стороне. Счастливого возвращения.