— Включите, выключите, — пробурчал портье. — Выключите, включите.
— Что? — мне показалось, он смеется надо мной.
— Ничего. Вы еще молоды и многого не понимаете. А я вот не пойму одного — почему вы, советские люди, бежите из своей страны. Думаете, на Западе лучше? Посмотри на меня. Я врач, я окончил Болонский университет и не могу найти работу по специальности. Ты этого хочешь?
— Вы что, коммунист? — спросил я портье.
— Да, коммунист. Настоящий, не такой, как некоторые из вас. Поэтому я скажу тебе прямо: здесь жизнь ничем не лучше, чем в СССР. И забудь про Америку, это вообще страшное место. Я-то знаю, у меня там двоюродные братья и сестры живут. А я вот патриот и живу в Италии. А ты должен был жить в Советском Союзе. Там у каждого есть работа, там прекрасные университеты. Конечно, есть и недостатки, я понимаю, но где их нет?
В других обстоятельствах я бы, наверное, вступил в спор с этим человеком. Рассказал бы, каково это — расти евреем в России. Рассказал бы о девяти годах жизни, украденных советскими властями у моих родителей, обо всем гневе и горечи, которые я до сих пор, после стольких лет жизни на Западе, все еще ношу в сердце. Но внизу меня ждал отец, а в автобусе — тетя, и взамен политической дискуссии я снова попросил портье с высшим медицинским образованием включить лифт. Он поднялся из-за стойки, медленно подошел к лифту, вставил ключ и повернул его. Лифт ожил с грохотом и скрипом.
Еще битый час мы с отцом таскали теткин скарб вверх по мраморным ступеням, запихивали в лифт и затем транспортировали в комнату, где бабушка торжественно ходила из угла в угол, как Наполеон при Ватерлоо, а кузина мирно спала посреди хаоса, учиненного ее матерью в соавторстве с бабушкой. К тому времени, когда мы с отцом закончили складывать чемоданы по углам и вернулись в автобус, где нас ждала тетя с последним и самым тяжелым местом багажа, солнце уже исчезло и небо из ясно-голубого превратилось в кроваво-пурпурное.
— Мальчики, — сказала нам тетя. — Мне кажется, сейчас пойдет дождь.
— Отлично! Дождь, град и снег. А может, и молния ударит в этот кофр, — ответил я. У меня пересохло во рту; голос трескался.
— Анджело предложил помочь с чемоданчиком, — продолжала тетя бодрым голосом. — Он чудесный мальчик. Из Вероны. Его отец играет на тубе в оркестре.
Моя тетя называла «мальчиками» всех особ мужского пола в возрасте между пятью и сорока пятью годами. Этот нюанс, естественно, был упущен водителем автобуса, который не понимал по-русски вообще, а по-английски знал «о’кей» и «Чикаго».
Отчего я ни слова не пишу о Риме? О стремительно меняющихся цветах неба, о раскатах грома, раздающихся все ближе и ближе? О невероятно красивых людях, целующихся и обнимающихся на улицах? О мозаичных фруктах и цветочных рядах? О фонтанах? Во-первых, район нашего отельчика, к востоку от Термини, был не из лучших: дома здесь стояли запущенные, разукрашенные граффити, вывески на них выцвели и были едва различимы. И только на следующий день, когда я совершил первую прогулку по Риму, глаза начали уставать от ярких красок, особой живости и великолепия римских улиц. Но я ясно помню — нет, постойте, как я могу что-то ясно помнить, когда все впечатления были притуплены эпическим шествием тетиного багажа из автобуса в отельчик? Вычеркните это
— Что у тебя там? — спросил отец сквозь зубы. — Что там у тебя такое неподъемное?
— Просто кое-какие вещи, — пролепетала тетя. — Ноты. Семейные альбомы. Несколько любимых детских книг.
— Я больше не трону этот гроб с музыкой, — бросил отец.
— Вот именно, гроб, — подхватил я.
Чтобы попасть в вестибюль здания, надо было преодолеть четыре мраморные ступеньки. И потом, уже внутри, еще три ступеньки до лифта. На входе мы дружно опустили кофр на землю, чтобы чуть передохнуть перед последним броском. Анджело достал пачку сигарет «Кэмел» и предложил закурить мне и отцу, демонстративно обойдя тетю. Анджело прикурил и глубоко затянулся, уставившись на ее ноги и зад. Я тем временем успел сбегать к лифту, чтобы удостовериться, что доктор-портье, итальянский правоверный коммунист, не выключил его снова.
— Все в порядке, — сказал я отцу. Большим пальцем я дал знак Анджело, что мы готовы продолжать. — Держи дверь, — велел я тете.
— Вы, должно быть, устали, мальчики, — произнесла она не знающим усталости голосом и одобрительно потрепала Анджело по правому плечу.