Бубба сказал:
— Это я так, на всякий случай. — И швырнул ракетку куда-то за капот машины.
Я смотрел, как Коди пытается совладать с разрядами боли, простреливавшими все его тело, крутившими ему кишки, и грудь, и легкие. Пот катился с его лица, словно летний ливень.
Бубба открыл небольшую деревянную дверь, ведущую из гаража.
Через какое-то время Коди повернул голову в мою сторону, и гримаса на его лице напомнила оскал скелета.
Я взглянул ему в глаза, чтобы проверить — превратится ли его страх в ярость, сменится ли слабость привычным чувством превосходства, свойственным прирожденным хищникам. Я ждал, увижу ли то же самое, что увидела Карен Николс на парковке, то же самое, что увидел я перед тем, как Бубба в первый раз нажал на спусковой крючок пистолета.
Я подождал еще немного.
Боль начала утихать, и гримаса на лице Коди Фалька чуть ослабла; кожа на лбу слегка расслабилась, дыхание стало более-менее нормальным. Но страх остался. Он засел глубоко, и я знал, что пройдет несколько дней, прежде чем Коди сможет спать больше одного-двух часов. Пройдет несколько месяцев, прежде чем он сможет заставить себя закрыть дверь гаража, когда сам будет находиться внутри. И еще очень, очень долго он будет хотя бы раз в день оглядываться, ожидая увидеть меня или Буббу. Я был почти стопроцентно уверен — остаток своей жизни Коди Фальк проведет в страхе.
Я залез в карман, вытащил записку, которую он оставил на лобовом стекле машины Карен Николс. Смял ее в комок.
— Коди, — шепнул я.
Глаза его стремительно метнулись ко мне.
— В следующий раз просто погаснет свет. — Я пальцами приподнял его подбородок. — Понял? Ты нас не увидишь и не услышишь.
Я запихнул смятую записку ему в рот. Глаза его округлились, он попытался побороть рвотный рефлекс. Я хлопнул его по челюсти, и рот его закрылся.
Я встал и пошел к двери, спиной к нему.
— И ты умрешь, Коди. Умрешь.
3
Прошло полгода, прежде чем я вновь всерьез задумался о Карен Николс.
Через неделю после того, как мы разобрались с Коди Фальком, я получил от нее по почте чек. Внутри буквы «О» в своей фамилии она нарисовала улыбающуюся рожицу, по краю чека были отпечатаны желтые утята, а на приложенной открытке было написано: «Спасибо! Ты лучше всех!»
Я и рад бы сказать, что больше не слышал о ней до тех пор, пока, слушая новости, не узнал о ее смерти, но это было бы ложью. Один раз она позвонила мне, через несколько недель после того, как прислала чек.
Попала она на автоответчик. Ее сообщение я получил час спустя, когда зашел забрать забытые солнечные очки. Офис был закрыт, поскольку я улетал на Бермуды вместе с адвокатом Ванессой Мур, которую серьезные отношения интересовали ничуть не больше, чем меня. Зато она любила пляжи и тропические коктейли и не считала, что сексом следует заниматься только по ночам. В деловом костюме она выглядела просто сногсшибательно, а уж увидев ее в бикини, можно было и инфаркт заработать. К тому же на тот момент она была единственной из всех моих знакомых, кто вообще не заморачивался на тему душевных переживаний и прочей фигни, и где-то пару месяцев мы просто идеально ладили между собой.
Пока из автоответчика звучал голос Карен Николс, я шарил в нижнем ящике стола в поисках солнечных очков. Чтобы понять, кто говорит, мне понадобилось около минуты — голос ее был неузнаваемым: хриплый, усталый, лишенный выражения.
— Привет, мистер Кензи. Это Карен. Вы, э-э, помогли мне где-то с месяц, может, полтора назад… Так вот, э-э… Не перезвоните мне? Хочу у вас кое-чего спросить. — Пауза. — Ну ладно, все, просто перезвоните мне, — сказала она и продиктовала номер.
Ванесса посигналила из припаркованной под окнами машины.
Наш самолет вылетал через час, и на дороге наверняка будет до черта пробок, а Ванесса умела выделывать своими бедрами такую штуку, которую наверняка запретили еще в Средневековье.
Я протянул руку к автоотвечику, чтобы еще раз прослушать сообщение, но Ванесса снова нажала на гудок, мой палец соскользнул на соседнюю кнопку и стер сообщение. Представляю, какой вывод сделал бы Фрейд из этой ошибки — скорее всего, он был бы прав. Но номер Карен Николс и так был у меня где-то записан, и, вернувшись через неделю, я уж точно не забыл бы ей позвонить. Клиенты должны понимать, что у меня тоже есть личная жизнь.
Вот я и отправился заниматься личной жизнью, предоставив Карен Николс разбираться со своей, и, разумеется, потом забыл ей перезвонить.
А через несколько месяцев услышал о ней по радио, когда возвращался из штата Мэн. Компанию мне составлял Тони Траверна, выпущенный под залог и не явившийся потом в суд деятель, которого обычно описывали или как лучшего взломщика сейфов во всем Бостоне, или как тупейшего из всех обитателей обозримой Вселенной. По уровню интеллекта Тони Т. находился на ступень ниже консервированного супа. Как хохмили знающие его люди, если запереть Тони на сутки в пустом помещении наедине с кучей конского навоза, на следующий день он все еще будет искать в комнате лошадь. Тони Т. считал, что в Бостонской консерватории делают тушенку, а однажды поинтересовался, в какое время суток выходит вечерний выпуск новостей.
Каждый раз, срываясь с поводка, выпущенный под залог Тони уезжал в штат Мэн. Добирался он туда на машине, хотя водительских прав у него не было. Он не получил их, поскольку провалил письменную часть экзамена. Девять раз. Впрочем, водить он умел, а компенсирующая нехватку мозгов мать-природа позаботилась о том, что в мире еще не изобрели замка, который Тони не сумел бы вскрыть. Так что каждый раз он угонял чужую машину и направлялся в рыбацкий домик, принадлежавший некогда его покойному отцу. По пути покупал несколько ящиков «хайнекена» и несколько бутылок «бакарди», поскольку вдобавок к самому маленькому мозгу Тони, похоже, собирался еще обзавестись самой раздутой печенью. Добравшись до отцовского домика, Тони запирался там, пил, смотрел мультики и ждал, пока за ним не придут.
За долгую криминальную карьеру Тони Траверна срубил основательное количество бабла, и, даже если учесть все его траты — в основном на бухло и проституток, которым он платил за то, чтобы они одевались в костюмы индианок и называли его Ковбоем, — у него имелась кое-какая заначка. На билет на самолет хватило бы. Но вместо того чтобы купить билет и улететь во Флориду, или на Аляску, или еще куда-нибудь, где его будет трудно найти, Тони всегда ездил в Мэн. Возможно, как кто-то однажды предположил, он боялся летать. Или, как гласила другая теория, был не способен понять, что такое самолет и какую функцию выполняет.
Поручителем Тони Т. был Мо Бэгс, в прошлом коп, а ныне — крутой мужик, который мог бы и сам привезти беглеца обратно (с применением тазера, слезоточивого газа и нунчаков), если б не разыгравшаяся внезапно подагра. К тому же с Тони я сталкивался и раньше. Мо знал, что я его найду и что от меня Тони бежать не станет. В этот раз залог за Тони внесла его подружка Джилл Дермотт. Джилл была последней из долгой череды женщин, которых влек к Тони материнский инстинкт. Сколько лет я его знал, с ним всегда происходило одно и то же: Тони заходил в бар (поскольку больше он никуда не ходил), присаживался за стойку и заводил разговор с барменом или с кем-нибудь из соседей, а полчаса спустя практически все незамужние посетительницы бара (да и некоторые замужние тоже) оказывались рядом с ним — слушали его и оплачивали ему выпивку, думая про себя, что никакой он не злодей, а просто сбившийся с пути истинного мальчик, которому не хватает любви и ласки.
Тони обладал мягким голосом и открытым лицом, внушающим доверие. Печальные миндалевидные глаза, кривоватый нос и еще более кривая улыбка, как бы говорившая: Тони прекрасно понимает, как несправедлива жизнь, и что нам остается делать, кроме как выпивать да жаловаться на судьбу?
Пожелай Тони стать мошенником, с такой внешностью быстро достиг бы успеха. Но для мошенничества ему не хватало ни мозгов, ни цинизма. Тони любил людей. Обычно он их не понимал, как и многого другого в жизни, но при этом искренне любил.