Я обернулся и через плечо взглянул на его лицо, прижатое к мелкой стальной решетке — щеки врезались в ячейки, став похожими на мягкие белые каштаны.
— Было один раз, — сказал я.
— Да? — Глаза его расширились, и он чуть отстранился. — Когда?
— Мужик мне в рыло дробовик направил, и я был уверен, что он выстрелит.
— И на секунду… — Тони свел вместе большой и указательный пальцы, оставив между ними тоненький просвет. — На одну только секунду ты подумал: «Ну и пусть», да?
Я улыбнулся его отражению в зеркале заднего вида:
— Возможно, что-то типа того. Я уже и сам не знаю.
Он сел.
— Вот так вот я себя чувствовал на том катере. Может, твоя подруга, она то же самое думала прошлым вечером. Типа: «А я никогда не летала. Надо попробовать». Понимаешь, о чем я?
— Не очень. — Я взглянул в зеркало. — Тони, а зачем ты вообще на этот катер поднялся?
Он потер подбородок.
— Потому что я не умею плавать, — сказал он и пожал плечами.
Мы приближались к цели поездки, но дорога казалась бесконечной, и последние тридцать миль пути тянули мои веки вниз, словно стальной маятник.
— Да ладно, — сказал я. — Серьезно.
Тони поднял подбородок и нахмурился, думая.
— Все дело в незнании, — сказал он. И снова рыгнул.
— Какое дело?
— Ну, почему я вообще на тот катер сунулся. Незнание — это то, чего ты не знаешь в этой сраной жизни, понимаешь? От него крыша съезжать начинает. И ты на все готов, лишь бы наконец узнать.
— Даже если не умеешь летать?
Тони улыбнулся:
— Потому что не умеешь летать.
Он похлопал по разделявшей нас решетке. Снова рыгнул, затем извинился. Свернулся калачиком на полу и тихо-тихо пропел песню из заставки «Флинстоунов».
К тому времени, когда мы въехали в Бостон, он уже снова спал.
4
Мы с Тони шагнули через порог офиса. Мо Бэгс оторвался от своего сэндвича с фрикадельками и колбасой и сказал:
— Здорово, педрила! Как жизнь?
Скорее всего, он обращался к Тони, но с Мо наверняка не угадаешь. Он положил сэндвич, вытер жирные пальцы и рот салфеткой, затем обошел свой стол и швырнул Тони в кресло.
Тони сказал:
— Привет, Мо.
— В жопу себе свой «привет» засунь. Давай запястье.
— Слушай, Мо, — сказал я. — Хорош.
— Чего? — Мо защелкнул браслет наручников на левом запястье Тони, а правый — вокруг подлокотника кресла.
— Как подагра твоя? — спросил Тони с неподдельным интересом.
— Жить буду, придурок. Поживу еще.
— Вот и хорошо. — Тони рыгнул.
Мо вперил в меня прищуренный взгляд:
— Он пьяный, что ли?
— Не знаю. — На кожаном диване Мо я заметил сложенный номер «Трибьюн». — Тони, ты пьяный?
— He-а. Слушай, Мо, у тебя тут туалет есть?
— Да он же пьяный, — сказал Мо.
Я поднял лист с рубрикой спортивных новостей и обнаружил под ним первую страницу газеты. Карен Николс попала в передовицу: «САМОУБИЙЦА ПРЫГНУЛА С КРЫШИ ЗДАНИЯ ТАМОЖНИ». Рядом со статьей красовалась полноцветная фотография Бостонской таможни ночью.
— Да он в хламину пьяный, — сказал Мо. — Кензи?
Тони снова рыгнул, а затем затянул «Дождь капает мне на голову».
— Ну, пьяный и пьяный, — сказал я. — Где мои деньги?
— Ты позволил ему пить? — Мо сипел так, будто одна из фрикаделек застряла у него в глотке.
Я поднял газету, прочитал шапку статьи.
— Мо.
Уловив интонацию моего голоса, Тони замолк.
Но Мо был слишком взвинчен, чтобы что-то заметить.
— Даже не знаю, Кензи. Я, блин, даже и не знаю, на хрен таких, как ты, нанимаю. Вы мне всю репутацию изгадите.
— Она у тебя и так изгажена, — ответил я. — Плати давай.
В начале статьи было написано: «Уроженка Ньютона, очевидно находившаяся в помутненном состоянии рассудка, прошлой ночью покончила с собой, спрыгнув с площадки обозрения одного из наиболее известных и любимых жителями исторических памятников».
— Ну хрена ж себе он тут мне втирает, а? — обратился Мо к Тони. — Ушам своим не верю.
— А я верю.
— Завали пасть, козлина. С тобой никто не разговаривает.
— Мне в туалет надо.
— Ты чего, глухой? — Мо шумно выдохнул через нос, зашел Тони за спину и постучал ему костяшками пальцев по затылку.
— Тони, — сказал я. — Обойди диван, туалет вон за той дверью.
Мо засмеялся:
— И что? Кресло он с собой потащит?
Вдруг раздался громкий щелчок. Тони сбросил наручники и направился в туалет.
— Эй! — вскрикнул Мо.
Тони оглянулся:
— Слушай, ну мне реально приспичило.
«Самоубийцей оказалась Карен Николс, — говорилось далее в статье, — опознать которую удалось благодаря тому факту, что перед прыжком она оставила на площадке обозрения бумажник и одежду».
Полфунта мяса шлепнулось мне на плечо. Я оглянулся — Мо опускал сжатую в кулак руку.
— Кензи, хрена ты себе позволяешь?
Я вернулся к чтению.
— Заплати мне, Мо.
— Ты чего, с этим дебилом роман крутишь, что ли? Пивка ему, блин, купил, может, еще и на танцульки с ним ходил, а?
Площадка обозрения здания таможни находится на высоте двадцати шести этажей. Падая оттуда, наверное, можно увидеть даже верхушку холма, на котором расположен район Бикон-хилл, площадь Гавернмент-сентер, небоскребы в деловом центре, а потом — Фэнл-холл и здание крытого рынка Квинси. И все это за одну-две секунды — стремительно проносящиеся перед глазами кирпич, стекло и желтые огни, которые видишь, прежде чем упасть на брусчатку. Часть тебя подпрыгнет от удара. А часть — нет.
— Слышишь меня, Кензи? — Мо замахнулся снова.
Я уклонился от удара, бросил газету и правой рукой вцепился ему в глотку. Толкнул его к столу и продолжал давить, пока он не прижался лопатками к столешнице.
Тони вышел из туалета.
— Ну ни фига ж себе, — протянул он.
— В каком ящике? — спросил я Мо.
Он вопросительно выпучил глаза.
— В каком ящике мои деньги?
Я чуть ослабил хватку.
— В среднем.
— Тебе же лучше, если там лежит не чек.
— Нет, нет. Наличные.
Я отпустил его, но он так и остался лежать на столе, надсадно дыша. Я обошел его, открыл ящик и обнаружил там свою плату — перетянутые аптечной резинкой банкноты.
Тони сел обратно в кресло и защелкнул браслет наручников на своем запястье.
Мо поднялся на ноги. Потер горло, закашлялся — как кошка, отхаркивающая волосяной ком.
Я снова обошел стол и поднял с пола газету.
Маленькие глазки Мо потемнели от обиды.
Я расправил смятые страницы, аккуратно сложил газету и убрал ее под мышку.
— Мо, — сказал я. — У тебя в кобуре на левой лодыжке спрятан пистолет, а в заднем кармане — свинчатка.
Взгляд Мо стал еще жестче.
— Потянешься за ними, и я тебе наглядно покажу, насколько хреновое у меня сегодня настроение.
Мо кашлянул. Опустил взгляд. Прохрипел:
— Хрен ты теперь работу найдешь в нашем бизнесе.
— Какая трагедия, — сказал я.
— Сам увидишь, — сказал Мо. — Без Дженнеро, я слышал, ты за каждый цент в лепешку расшибаешься. Вот погоди, сам приползешь ко мне, чтобы я тебе хоть какую работенку подкинул. Умолять будешь.
Я взглянул на Тони:
— Ты как, в порядке будешь?
Он закивал.
— В тюрьме на Нашуа-стрит, — добавил я, — есть один охранник, Билл Кузмич его звать. Скажешь ему, что мы с тобой приятели, он за тобой присмотрит.
— Клево, — ответил Тони. — Как думаешь, а пивка он мне там организовать сможет?
— Ага, Тони. Мечтать не вредно.
Газету я прочитал, сидя в своей машине, припаркованной на Оушен-стрит в Чайнатауне, под вывеской «Мо Бэгс, поручитель». В статье я не нашел ничего такого, чего уже не слышал по радио, однако там была опубликована фотография Карен Николс, переснятая с водительских прав.