Дядя Авес взял иголку и стал пришивать пуговицу к брюкам, тактично повернувшись к нам задом.
Так закончилось повторное голосование по вопросу о переезде в Утиное.
Ухо у меня горело и взывало к мести. Я выбрал укромное место за сараем и стал писать информационный бюллетень по поводу последних событий. Бюллетень назывался «Голос большинства» (я, Вад и дядина половинка). Месть – сладкая вещь. Я так увлекся, что не сразу услышал, что кто-то пыхтит и топчется у меня за спиной. Обернувшись, я увидел хромого бухгалтера.
– Здравствуйте, – оказал бухгалтер (как приятно, когда тебя называют на «вы») и стал рыться в карманах. Наконец он извлек красного сахарного петуха на палочке.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Нате… вот еще… брату.
Я поблагодарил и за второго петуха. Воцарилось молчание. Бухгалтер вытащил расческу и расчесался.
– Вы… я слышал… уезжаете…
– Уезжаем, Семен Абрамыч.
На бухгалтера было приятно смотреть. Новый в полосочку костюм, в кармашке пиджака – очки, расческа, набор цветных карандашей, волосы гладко причесаны. Разговор вежливый, уважительный.
Семен Абрамович еще раз причесался, потом откашлялся.
– К вам просьба есть… Так сказать, окажите любезность в передаче вашей мамаше вот этого…
Бухгалтер протянул мне аккуратно склеенный из листов какой-то бухгалтерской книги плотный конверт.
– Хорошо, Семен Абрамыч.
– Только, так сказать, чтобы никто не видел…. И спросите, какой будет ответ…
На конверте красивым почерком было написано: «Анне Андреевне Бородиной, в собственные руки». Я спрятал конверт под рубашку и пошел домой. Отец сколачивал во дворе ящик. Он не обратил на меня внимания. На крыльце сидел Вад и, уставившись в одну точку, тянул:
– Какдуртре, какдуртре, какдуртре, какдуртре. – Вот во что превратилась красивая фраза «Как дурак, захотел триумфа». Голос у Вада был уже сильно хриплым.
– На вот, пососи, – я протянул брату петуха, но он даже не пошевелился.
Мать мыла посуду. Она сердито гремела железными тарелками.
– Явился, огрызок? Когда ты кончишь доводить отца?
– Велено передать в собственные руки.
– Что там еще?
Мать осторожно взяла конверт. Прочитав первые строки, она выронила письмо и заплакала.
– Что он пишет? – спросил я. – Зовет к себе?
– Не твое дело. Чтобы больше не смел у него ничего брать! У нас есть настоящий отец…
Я хотел показать отцовское письмо. Я давно ждал подходящего момента, чтобы показать его, но у матери был такой расстроенный вид, что мне стало жалко ее.
На крыльце послышались шаги. Мать торопливо спрятала конверт за пазуху. Отец подозрительно посмотрел на меня.
– Опять умничаешь?
Я вышел во двор. Вад продолжал тянуть «какдуртре». Ребром правой ладони он стучал о железную скобу. Я еще раз попытался всунуть ему петуха, но безуспешно.
За сараем на бревне сидели хромой бухгалтер и дядя Авес и вслух читали информационный бюллетень. За последнее время они сильно сдружились.
– Пе-ре-езд… в лишен-ные цивилиза-ции мес-та из-за при-хо-ти Дик-та-то-ра, – по складам читал дядя Авес, – ли-шен вся-кого смыс-ла…
– Лишен, – поддакивал бухгалтер.
Увидев меня, бухгалтер встал и расчесался.
– Плачет, – сказал я.
– Молодец, – дядя Авес похлопал бухгалтера по плечу – Плачет – это уже хорошо Я еще с ней поговорю. Никуда мы отсюда не уедем. А сейчас пошли выпьем. У тебя есть деньги?
– Сотня.
– Отлично! Еще и на закуску хватит!
Бухгалтер пошевелил губами.
– Даже сорок три копейки останется.
– Возьмем на них хамсы.
Вечерам дядя Авес пришел сильно навеселе. Он вызвал мать во двор, и они там долго шептались, причем мать вытирала глаза подолам платья. Отец сидел хмурый. По-моему, он о чем-то догадывался.
За ужином мать, глядя в окно, вскрикнула и выронила ложку. Я посмотрел туда и увидел бледное лицо бухгалтера с приплюснутым к стеклу носом.
От неожиданности я тоже выронил ложку. Отец обернулся.
– Что за черт! – вскочил он.
Лицо с приплюснутым носом исчезло.
– Видение, – хихикнул дядя Авес.
Отец торопливо вышел из комнаты. Слышно было, как он ходит под окнами.
– Слышь, иди за Абрама… то есть Семена, – начал дядя Авес, мигая сонными глазами. – Бухгалтер, красавец мужик, домище какой… а этот…
– Перестань при ребенке…
– Рожа, как у цыгана… Страшилище морское. Издеватель млекопитающий…
Дядя Авес задумался, изобретая очередное ругательство, но в это время дверь хлопнула и появился отец, таща упирающегося посиневшего Вада.
– Какдуртре, какдуртре, – хрипел Вад.
– Замолчи, идиотик! – крикнула мать. – Глотку порвешь!
Она взяла ложку и стала насильно пихать Ваду в рот картошку.
– Ешь – не хочу, хочу – не ешь, – сострил дядя Авес.
– Выйдем, Сева Иванович, – оказал отец.
– Зачем?
– Покурим.
– Я некурящий. У меня легкие никудышные.
– Ничего, пара затяжек не повредит.
– Не хочу курить. Я спать хочу.
Дядя Авес стал снимать сапоги, 'но отец вежливо взял его под локоть. Вернулись они очень скоро. Сонного вида у дяди Авеса как не бывало. Дядя был взъерошен и возбужден. Одно ухо у него горело. Не говоря ни слова, дядя полез под кровать за своим чемоданом.
– Ты куда? – взволновалась мать.
Дядя Авес раскрыл чемодан и стал заталкивать туда свои вещи.
– Ты что с ним сделал? – закричала мать.
– То, что надо, – ответил отец, снимая толстые трофейные ботинки.
Затем он разделся и лег на кровать, отвернувшись к стене.
– Харя! – вдруг выкрикнул дядя Авес. – Подумаешь! Кто ты есть? У меня все части еле пришиты, а он по уху! Кто ты такой? Ну, кто ты такой? Нужен мне твой дом паршивый? Подавись им!
Дядя схватил чемодан и поволок его к выходу.
– Сева! – кинулась мать.
Но дядя Авес вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Мать побежала за ним. Вернулись они через полчаса. Дядя Авес ворча стал распаковывать чемодан.
– Хочешь, чтобы было все по-хорошему, река Хунцы, чтобы лес и станция была, а за это по уху бьют и из дому гонят.
Проснувшись ночью, я услышал тихий разговор, доносившийся из комнаты родителей. Разговор шел о дяде Авесе.
– Летчик, три раза горел, а ума – на копейку. Учит ребят всяким гадостям. Могилу хотел раскопать… Связался с бухгалтером… подбивает его. Что у тебя с ним было?
– Ничего… чай ходил пить…
– Хватит… отходил…
– Я ему так и сказала…
– Это все Севка! Придурковатый какой-то.
– Как ты не поймешь… Счастье какое… И муж, и брат в один год из мертвых воскресли… Конечно, он немного странный, но ты уж прости его. Он ведь мой брат….
Я думал, что после вчерашних событий дядя Авес будет дуться целую неделю, но ошибся. Дядя встал в бодром настроении, надел свои галифе и, напевая «Потому, потому что мы пилоты…» отправился во двор умываться.
– Слей мне, – попросил он.
Я взял ведро, кружку и вышел вслед за дядей. Авес Чивонави козлом скакал по двору.
– Давай, давай и ты! Нечего лениться! В здоровом теле – здоровый дух.
Я старался не смотреть на дядино «здоровое» тело.
Сделав зарядку, Авес Чивонави смочил себе лицо и грудь, покрытую жиденькими волосами, и стал бодро вытираться.
– Не вешай нос, трюфель, понял? Ничего у него не выйдет! А не то уйдем все к Абраму. Видал, какой домище? Ишь, моду взял… по уху…
Авес осторожно потрогал ухо и затрусил к дому, хлопая галифе. Навстречу ему вышел сонный Вад.
– Выспался, трюфель? Фрица откапывать пойдем?
Вад открыл рот, но оттуда послышалось лишь клокотание. Что-то наподобие «Кр-р-р».