– Смажь постным маслом, – посоветовал дядя. – Очень помотает.
Подготовка к переезду шла полным ходом. Отец привез доски и принялся сколачивать из них ящики. Нам на личные нужды он выделил старый фанерный чемодан.
– Все, что сюда войдет – возьмем. Что не войдет – бросьте. И так полно всякой дряни.
Этот-то чемодан и навел нас на мысль о побеге. Раз все будет при нас – значит, достаточно перенести чемодан на другую платформу, и прости-прощай Утиное.
Мы долго спорили: поделиться этой мыслью с дядей Авесом или нет, но потом решили не говорить ему ничего, потому что, хоть он и малый свой в доску, но взрослый, а взрослым особенно доверять нельзя.
Мы тщательно продумали, чем набить этот чемодан. Прежде всего надо положить порох, тол, несколько фаустпатронов и обязательно петарды. Ведь мы удерем в местность, где войны не было, а значит, эти штуки должны цениться на вес золота. Пацаны, которые приезжали к нам из других мест, прямо трусились при виде этого богатства. Они сдуру отдавали за него школьные портфели, чернильницы и даже общие тетради. Они вроде бы становились безумными: не надо им ничего, лишь бы взрывать, взрывать, взрывать…
На случай, если отец вздумает заглянуть в чемодан, мы замаскировали всю эту штуку тряпьем, книгами, школьными принадлежностями. Я продал на базаре три ведра картошки с минного поля, и у нас оказалось немного денег.
Не готовился к переезду один дядя Авес. Он серьезно взялся за дело. Целыми днями дядя просиживал в банке, мешая бухгалтеру работать, а вечером тащил его на станцию, в буфет.
Однажды, покупая отцу папиросы, я услышал, о чем они там разговаривают.
Буфет, бывший угольный склад, находился рядом со станцией.
Дядю я увидел сразу же, как только вошел. Они с бухгалтером сидели на бочках возле двери. Дядя сидел верхом и очень напоминал кавалериста. Он размахивал вилкой, как саблей.
– Трюфель ты! – кричал красный и взъерошенный Авес. – Он ее увозит насильно! Телок ты, а не мужик! Я три раза сгорал в самолете! На мне все тело чужое! И то я не побоялся, плюнул ему в харю его краснорожую!
Бухгалтер сгонял с бледного лица ребром ладони пот и бормотал:
– Не умею я драться… Еще синяк поставит, а у меня клиенты… Я лучше напишу жалобу в уличком.
– Напиши! Только обязательно напиши! Пусть его поразбирают, река Хунцы!
Я думал, они треплются, но вскоре на имя отца пришла повестка с приказом явиться в уличком такого-то числа, во столько-то, имея при себе паспорт, военный билет и запас продуктов на три дня уличком пользовался бланками военного комиссариата. Повестка так и начиналась:
Явиться в военный комиссариат (зачеркнуто), уличком». На месте подписи «Военный комиссар А. Винников» стоял крестик, так как председатель уличкома бабка Василиса, по-уличному Дранакошка, была неграмотной.
Отец долго изумленно рассматривал повестку, а потом перешел улицу (уличком располагался напротив нас, а чтобы опустить повестку в почтовый ящик, Дранакошке пришлось протопать три квартала), постучал в вечно закрытые ставни председателя уличкома и крикнул:
– Ты что, совсем ошалела?
– Чавой-та? – вышла бабка Дранакошка и приставила ладонь к уху. Отец разорвал повестку, погрозил бабке кулаком и ушел.
Однако на следующее утро в нашу калитку постучался уличком в полном составе. Неграмотная Дранакошка жалась в хвосте, наверно, она и не понимала, что происходит. Заправляла всем секретарь уличкома, бойкая, нервная Катерина Приходько, по-уличному Злючка. Увидев целую толпу, отец удивленно опустил топор, которым забивал ящики.
– Ты чего ж это не являешься по вызову уличкома? – закричала Злючка, размахивая листом бумаги, на котором было крупно написано «Протокол №…» – Василиса, скажи ему!
– Ась! – навела на нее ухо Дранакошка.
– Ну-ка пошли, голубчик! Отвечать будешь перед уличным судом, за что жену свою истязаешь!
– Проваливайте, – оказал отец.
Злючка подняла левое колено и занесла слово «проваливайте» в протокол.
Члены уличкома, острые на язык бабы, за то их и избрали, загалдели все разом. Получилось гудение, как на толкучке.
Отец подошел к Рексу и стал отстегивать ошейник. Возле калитки создалась очередь, которая исчезла очень быстро. Но заседание уличкома продолжалось за плетнем. Об этом можно было судить по нервным выкрикам:
– Кулак!
– Пленный!
Были и такие выкрики, которые неудобно здесь приводить. Их, наверно, не записала даже Злючка, которая строчила протокол, попеременно поднимая колени (я видел в щель).
– Постановили! – выкрикнула она примерно через час. – Гражданину Бородину разойтись с гражданкой Бородиной по причине истязания. В противном случае дело ·передать в народный суд! Пошли, бабоньки!
– Заходите еще. Рексом угощу! – крикнул отец им вслед.
Но он недооценил силы уличкома. На следующий день к нам пришел участковый милиционер Григорий Иванович и очень долго разговаривал с отцом. Григорий Иванович был дядька добродушный и любил поговорить, но все-таки больше полутора часов он не разговаривал, а тут проговорил целых три, что свидетельствовало о важности дела.
Отец решил ускорить отъезд.
Или с билетом получилась какая-то неувязка, или отец сделал это нарочно, но о том, что мы сегодня уезжаем, он объявил часов за пять до отъезда. Больше всего был поражен дядя Авес. Он заметался по двору, срывая свои сушившиеся майки и трусы, таскал с места на место чемодан. Затем дядя помчался в банк к бухгалтеру, зачем-то привел его с собой, и тот с испуганным видом смотрел через плетень, как отец выносит из дому ящики с вещами.
– Так ты едешь с нами или нет? – спросил отец дядю Авеса.
– Еду, – буркнул дядя.
– А как же хромой друг?
Но дядя молча проглотил ехидство.
У нас с Вадом чемодан был уже уложен, и мы побежали прощаться с Нижнеозерском. В первую очередь, конечно, мы отправились на минное поле. Там мы не были целую вечность.
Еще издали запахло дымком: значит, пацаны там. Однако у костра сидел лишь один Дылда. Новость, что мы уезжаем, Дылда выслушал довольно равнодушно.
– Я тоже скоро отчаливаю, – сказал он. – Уже завербовался. Завод строить буду. Задаток получил. Хотите выпить?
Дылда сходил в блиндаж и принес бутылку мутной жидкости. Мы отказались. Дылда сделал глоток прямо из горлышка.
– А где пацаны?
– Они больше сюда не ходят. У Малыша мать замуж вышла, теперь его не пускают, а Рыжий… – Дылда глотнул еще раз. – Рыжий с дядей Костей живет.
Рыжий живет у дяди Кости. Вот это новость!
Мы попрощались с Дылдой. Он протянул нам несколько печеных картофелин.
– Возьмите на дорогу…
На краю поляны мы оглянулись. Дылда смотрел нам вслед, опустив руки, в рваной фуфайке, какой-то слишком взрослый.
На стук вышел дядя Костя. Он обрадовался нам, засуетился.
– Заходите, хлопцы, заходите.
Дядя Костя был сильно навеселе.
– Рыжий дома?
– Обед готовит. Такой работящий хлопец попался…. Все вертится, вертится. Вот только выпить не дает. – Дядя Костя понизил голос. – И дерется кое-когда. Я слабый уже, а у него кулаки… Как даст… Малыш бы никогда…
Мы прошли в комнату. В кухне было полно чаду, на плите что-то шипело, стреляло, бурлило.
Возле плиты, с ложкой в руках, подпоясанный белым фартуком, возился Рыжий, В первую минуту я даже не узнал его: такой он стал толстый и краснорожий.
– А, Нероны… Здорово, здорово… Вад, подай соль, в столе, да быстрей, а то крышка горячая.
– За встречу бы надо, – намекнул дядя Костя.
– Я вот тебе дам за встречу… Иди воды принеси.
Дядя Костя торопливо взял ведро и вышел.
– Видали? – подмигнул Рыжий. – Он у меня как шелковый… Я тут всем заворачиваю. Куда же вы? Сейчас суп будет готов. Сила, а не суп. А пока вы бы дров покололи.