У современных российских «людоедов» могут быть противоположные объекты ненависти, их человеконенавистнические доктрины могут бешено конкурировать, но нас это не должно особенно радовать, поскольку вопрос лишь в том, чей «людоедский миф» (точнее, какая их совокупность) завоюет «российское большинство», будет для него понятнее, жизненнее и интереснее.
Изначально «хомячками» называли массовых, легко манипулируемых обитателей социальных сетей («офисный планктон с активной жизненной позицией, которая активна, только пока ему нечем заняться на рабочем месте»). Затем, с эмоциональной подачи Владимира Путина, «хомячками» стали называть участников московских митингов зимы 2011-2012-х годов, подразумевая некоторую субтильность, карнавальность и поверхностность («хипстерскость») «декабристского протеста» (если сравнивать, например, с событиями «арабской весны»). В современном общественно-политическом дискурсе «хомячки» являются ироническим или враждебным аналогом таких мемов, как «декабристы» и «креативный класс».
Здесь я посчитал уместным назвать «хомячками» политических и гражданских представителей российского «свободного среднего класса», соответствующие гражданские и политические сообщества.
Российский «свободный средний класс» («неогосударствлённый средний класс», «независимый средний класс», «модернизированный средний класс», «постмодерный средний класс», «новые образованные», «интеллектуальная, информационная и цифровая мелкая буржуазия») — социально и экономически не зависимые от государства среднедоходные страты российского общества. С другой стороны, «свободный средний класс» — это люди, занятые в постиндустриальных отраслях экономики (хайтек, информационные услуги и технологии, «цифровая индустрия» и т. п.) и в постиндустриальных сферах «традиционной экономики» в качестве менеджеров, специалистов, всевозможных креаторов, экспертов-фрилансеров, хозяев небольших компаний. Это «офисные», «цифровые», «сетевые» и «креативные» люди, но не каждый из них, а среднедоходные и не зависимые напрямую от государства в своих основных доходах.
Есть и «несвободный средний класс» — зависимый, огосударствлённый средний класс России: среднестатусное чиновничество; менеджмент, «офисный планктон» и высококвалифицированный производственный персонал сырьевых компаний; часть малого и среднего бизнеса, огосударствлённого коррупционными госконтрактами; огосударствлённые привилегированным бюджетным финансированием деятели науки и культуры, спортсмены и тому подобные среднедоходные категории россиян, привязанные к режиму Владимира Путина коррупцией, привилегированными бюджетными раздачами, нефтегазовой рентой. По типу потребительского поведения и некоторым другим социальным критериям «несвободный средний класс» близок к «свободному» (потому и «средний класс»), но кардинально от него отличается ценностными и политическими установками, а также стагнирующей ролью в экономическом и социальном развитии страны. «Несвободный средний класс» вместе с высшей бюрократией (не всей, но основной её частью) и финансово-сырьевой олигархией (не всей, но основной её частью) — всецело на стороне режима Владимира Путина.
«Свободный средний класс» почти одинок в современной России. На его стороне — лишь небольшие элитные группы модернизированной государственной бюрократии и олигархии. Но у «свободного среднего класса» есть одно неоспоримое преимущество: он — главная производительная сила современной России. Точнее: он и нефтегаз. При этом «свободный средний класс» — единственная «альтернатива» «нефтяному проклятью России».
Называя и в какой-то степени обзывая политических и гражданских деятелей «свободного среднего класса» «хомячками», я имею в виду именно их «хомячковые», и в прямом и в переносном смысле, особенности: замкнутость в своих политических «субкультурных норках», боязнь больших социальных и политических пространств и задач (не в смысле митингов и шествий, а в смысле широких и разнообразных общественных интересов); зацикленность на самозащите и защите «своих», мобилизация почти исключительно вокруг жертв; высокая манипулируемость профессиональными игроками, включая властных (сколько «хомячков» подсели на контролируемую режимом «электронную борьбу с коррупцией»); идеологическая несамостоятельность, вторичность и деятельностная подчинённость западным протестным повесткам и технологиям; нежелание, а, возможно, и неспособность, искать российское (национальное в широком смысле слова) «измерение» свободы, демократии, модернизации и так далее; для многих «хомячков»-активистов участие в гражданских или политических акциях — это просто интересный досуг, способ свободного времяпрепровождения (для некоторых «протест» — это своего рода агналог экстремального спорта).