Бабушку он нашел в покладистом настроении. Взволнованная его долгим отсутствием, она старалась быть с ним подобрее. Возможно, она боялась, что он бросится вон из дома, если она попробует говорить с ним, как прежде. Она только сказала, стараясь, чтобы в голосе ее не звучало никакого упрека:
— Как тебя долго не было, мой мальчик!
Он сделал вид, что все в порядке. Подвинул шезлонг, который когда-то купил для нее, и уселся под лампой в холле. Бабушка суетилась вокруг него, словно он вернулся после долгого отсутствия. Она поставила перед ним тарелку с яствами, поджаренными в буйволином масле, и сказала:
— Это нам прислали из дома адвоката: сегодня они праздновали первую годовщину его восьмого сына. Для своих детей они ничего не жалеют.
Шрирам положил кусок себе в рот, пожевал, кивнул в знак одобрения и сказал:
— Да, они приготовили все из чистого гхи. Хорошие люди.
И с хрустом прожевал. Бабушка продолжала:
— Я сохранила это для тебя. Я знала, тебе понравится. Только не знала, долго ли мне придется это хранить. У меня зубов нет, тебе это известно. Для кого это блюдо, когда тебя дома нет? Только не ешь все, а то не сможешь потом пообедать.
— Пообедать?! Но, бабушка, я уже пообедал.
— Так рано?
— Да, в лагере при ашраме мы обычно обедаем до семи. Такое там правило.
— Какой это обед в семь часов?! — вскричала она разочарованно. — Пойдем, пообедай опять, ты, верно, теперь готов поесть по-настоящему.
— Нет, бабушка. Там все очень строго. Мы не можем делать, что хотим. Мы должны во всем соблюдать правила. Там очень неплохо кормят.
— А за это надо платить? — спросила бабушка.
— Нет, конечно, — сказал Шрирам. — О чем ты думаешь? По-твоему, у Махатмы там отель?
— Тогда зачем им кормить тебя?
— Затем, что я один из них.
— Они много народа кормят?
Тут Шрирам потерял терпение. Бабушкина тупость привела его в ужас.
— Я сказал, они кормят всех своих. Ты что, не поняла?
— Но почему они должны вас кормить?
— Потому что мы волонтеры.
— Ничего себе волонтеры! — вскричала бабушка таким топом, что Шрирам испугался, как бы к ней не вернулось вчерашнее настроение. — И чем же они вас кормят?
— Чаппати, кислое молоко, пахта и овощи.
— Это хорошо. Я боялась, что вас заставят есть яйца и птицу.
Шрирам пришел в ужас.
— За кого ты Махатму принимаешь?! Знаешь, он даже отказывается носить сандалии, сделанные из кожи убитых животных!
Бабушка покатилась со смеха. Слезы текли у нее по щекам.
— Отказывается носить сандалии! — вскричала она, не в силах сдержать смех. — В жизни такого не слышала! Как же они управляются? Сдирают с животных шкуры, прежде чем их забить, что ли?
— Замолчи! — вскричал Шрирам в гневе. — Ты сама не знаешь, что говоришь! Такого я от тебя не ожидал!
Впервые за все это время бабушка наконец заметила неколебимую убежденность своего внука, и вся подобралась.
— Ах вот как! Это твой бог, да?
— Да, и я никому не позволю говорить о нем неуважительно!
— Конечно, разве такая невежественная старуха, как я, может что-нибудь понимать? Разве я читаю газеты? Слушаю лекции? Разве меня кто-то учит? Откуда мне что-то знать, что он за человек, этот Ганди?
— Он не человек, он Махатма, Великая Душа! — закричал Шрирам.
— Что ты можешь знать о махатмах? — возразила бабушка.
Шрирам заерзал и с гневом закачался в кресле. Такого он не ожидал. Он только думал, что бабушка, недовольная его отсутствием, станет возражать, когда он заявит о своем намерении уйти, и будет говорить с ним скорее с печалью и гневом, чем с неуместным легкомыслием. Но она вела себя безрассудно, несерьезно, без всякой ответственности или уважения. Такого он не ожидал и совершенно не знал, как тут поступить. Он понимал, что праведное негодование здесь совершенно неуместно: это ее только еще больше раззадорит, и, когда настанет время получать ее разрешение и уходить, она может проявить крайнюю несговорчивость. Позовет соседей и станет над ним смеяться. Он решил переменить тактику. Проворно поднялся и спросил: