— Британцы уйдут из Индии с поклоном, если мы сломаем хребет их администрации.
О чем бы он ни говорил, слово «хребет» неизменно присутствовало в его речах. Как-то однажды он спросил:
— А знаешь, где у Британии хребет?
— На спине, должно быть, — произнес Шрирам игриво.
— А где эта спина, знаешь?
— Сзади, должно быть, — ответил Шрирам, не оставляя шутливого тона. Теперь он наслаждался этими стычками, которые скрашивали его унылую, монотонную жизнь отшельника.
Джагадиш простил ему эти шуточки.
— Это мысль о Старой бойне делает тебя таким остроумным? — заметил Джагадиш и терпеливо пояснил. — Мы должны сломать хребет Британии, а это суды, школы, конторы, железные дороги, откуда она черпает жизненные силы.
Шрираму трудно было следить за его хитроумными доводами.
— Почему мы не нападем на нее прямо, не ударим ей прямо в лицо? — жалобно спросил он.
— Да потому, что она от нас далеко, и нам до нее не добраться.
Теперь Джагадиш не отпускал от себя Шрирама ни на шаг: он сделал его своим доверенным лицом и послушным орудием. Шрирама стала уже возбуждать необычность его положения, а пуще всего игра в прятки, которою он затеял с полицией. Она давала ему ощущение собственной силы. Он чувствовал себя чуть ли не эпическим героем, от действий которого зависит будущая история. Впрочем, порой, когда он сидел с Джагадишем в канаве, глядя на охваченный пламенем вокзал или здание британской администрации, его одолевали мрачные предчувствия. Однажды он не выдержал и шепотом спросил:
— Ты думаешь, этот пожар повлияет на Британию?
Джагадиш, не колеблясь, ответил:
— Черчиллю об этом тут же доложат. Он будет скрежетать зубами. Это заставит его задуматься. Так оно и должно продолжаться по всей стране, час за часом, день за днем, пока Британия нам не скажет: «Завтра мы убираемся восвояси, делайте со своей страной, что хотите».
Тогда Шрирам спросил:
— Интересно, что обо всем этом скажет Махатмаджи?
— Не знаю, — ответил Джагадиш. — Это не по его части. Но когда все должным образом закончится, он, конечно, скажет: «Молодец, сынок!» Я в этом уверен.
Но Шрирам затряс головой:
— А я не уверен! Бхарати одна точно знает, что подумает и скажет Махатмаджи.
И мысли его обратились к Старой бойне.
Тут Джагадиш слегка отступил:
— Мы никого намеренно не убивали. Я всегда слежу, чтобы ничьей жизни не угрожала опасность, но, если, несмотря на все наши предосторожности, какие-то люди попадают в заваруху и гибнут, это не наша вина.
— А многие еще попадают под пули полицейских, когда собираются по нашему призыву, а полицейские начинают их разгонять, — сказал Шрирам.
— Это уж нас не касается, — заявил Джагадиш. — На войне всегда кого-нибудь убивают. Но знаешь, важно не размышлять, а делать свое дело. Махатмаджи сам меня этому учил, когда я был с ним в Вардхе. Послушай, не ломай ты себе голову над этими вопросами. Он нас просил делать для нашего движения то, что умеем, каждый в меру своих способностей.
* * *В один прекрасный день Джагадиш вгляделся в физиономию Шрирама и заявил:
— Прекрасные усы! Лучших я в жизни не видывал!
С помощью бритвы и ножниц он помог Шрираму закрутить концы усов вниз, а потом достал откуда-то старые очки в серебряной оправе и водрузил их Шрираму на нос. Он выдал ему также великоватый сюртук с застежкой под самое горло и белый тюрбан. Велел ему пропустить дхоти меж ног и повязать его так, как повязывают все респектабельные мужчины. Когда после всех этих приготовлений Шрирам глянул в крошечное зеркальце, перед которым обычно брился, он мало что увидел, однако не без основания заметил:
— Я похож на оптового торговца рисом.
Джагадиш одобрительно кивнул и с нескрываемым удовольствием произнес:
— Верно, верно… Если б я только мог поставить тебе на лоб темный знак касты, впечатление было бы полным.