Канни только мрачно усмехнулся в ответ.
— Лучше дай телеграммы всем родственникам. Я уверен, что многие захотят с ней проститься.
Шрирам, тихо плача, опустился на пол рядом с бабушкой. Женщины взглянули на него, не прерывая должного молчания. Обратившись к Канни, они спросили:
— Из родственников только он приехал или еще кто-то будет?
Но тот сделал вид, что не слышит. Ночь замерла за окном, не слышно было ни звука. Даже уличные собаки спали. В тусклом свете лампы шелестели лишь тихие голоса женщин; весь мир, как и бабушка, спал. Внезапно Шрирам поднялся, подошел к Канни, положил ему руку на плечо и шепотом сказал:
— Канни, я очень голоден. Может, ты откроешь лавку и дашь мне что-нибудь поесть? В кухне у нас нет никакой еды.
— Откуда же ей там быть? Она так долго болела. Эти женщины приносили ей молоко и овсянку.
— Я очень голоден, Канни, — повторил жалобно Шрирам.
Канни звякнул ключами и сказал:
— Пошли.
Они пересекли улицу. Канни отпер лавку, зажег лампу. Шрирам взошел на крыльцо и, переступив порог, запер дверь изнутри на засов. В лавке было жарко и душно. На стенах висели связки бананов, в больших стеклянных банках лежало печенье и булочки, и на все это, конечно, взирала европейская королева с румяными щечками. Шрирам пожаловался на духоту. Канни ответил:
— Я не хочу, чтобы кто-либо заподозрил, что ты здесь. Впрочем, может, выдать тебя и получить награду? Это будет повыгоднее, чем торговать в наши дни!
Шрирам и не подозревал, как он проголодался. Он ел все подряд и никак не мог насытиться. Канни вынул листок бумаги и подсчитал.
— Две рупии и четыре анны. Я запишу на твой счет.
Утолив голод, Шрирам спросил:
— Расскажи мне о бабушке. Что с ней было?
Канни помолчал, а потом ответил:
— С того дня, как в ее дом пришли полицейские и начали спрашивать о тебе, она потеряла… как бы это сказать?.. свой прежний дух. Ей казалось, что ты ее предал. Ты, может, думал о Махатме и прочем, но она знала только то, что ей люди сказали: что ты убежал из-за девушки. Ей это было очень обидно. Из дому она почти не выходила, а когда полицейские пришли за твоими фотографиями, то она вконец расстроилась. Ей казалось, она уже больше не сможет смотреть людям в глаза. И без конца повторяла, что ты ее предал. Полицейские и ко мне наведались. Я им сказал: «Не мешайте мне работать. Что мне теперь — за всех шалопаев в городе отвечать? Разве я виноват, что у меня лавка напротив их дома?» Так они и ушли ни с чем. Не надо было тебе уходить из дому, не сказав ей ни слова. Она не могла это пережить. Она говорила: «Змееныш есть змееныш, даже если отпаивать его коровьим молоком. Он может поступать только так, как все змеи».
Шрирама задело это сравнение.
— Язык у нее всегда был, как бритва. Потому я и ушел, не сказавшись. Разве с ней можно было разговаривать? Она же никого не слушала.
В эту минуту он забыл, что говорит о мертвой.
— К ней приходили и рассказывали про тебя всякие страшные истории. Твоя деятельность ее очень тревожила. Что это с тобой приключилось? Я никогда не думал, что молодой хозяин, которого я так давно и так хорошо знаю, превратится в зигомара.
Сравнение с классическим разбойником уязвило Шрирама. Ему стало жаль себя, и он сказал:
— Я бы не пришел, если б не хотел увидеть бабушку.
— Это верно, — согласился Канни. — Ее часто навещал врач с Базарной улицы. И в последний вечер он здесь был со своей трубкой и шприцем. Он остался с ней до конца.
— Она все время говорила? — спросил Шрирам.
— Нет, но могла бы. К чему думать об этом сейчас? Давай думать о том, что мы должны сейчас сделать.
— Да, что надо сделать?
— Похороны. Надо с ними быстро покончить. Ты будешь дожидаться родственников?
Шрирам не привык решать сложные домашние проблемы. Он задумался. Слово «родственник» вызвало в памяти бабушкиного брата, на чьей дочери его хотели женить, и множество других людей, которые время от времени приезжали из деревни, обедали, ужинали и вечно говорили о земле и тяжбах. Бабушку эти разговоры завораживали, она забывала следить за Шрирамом, а он пользовался случаем ускользнуть в ближайшую лавку, где брал напрокат велосипед, и учился ездить стоя. Ему представилось, как он собирает всю эту толпу: небось станут вокруг покойницы и начнут оплакивать свои земли и тяжбы.
Эта мысль привела его в ужас.
— Мне они не нравятся, — сказал он.
— Да, я это знаю. Я тоже думаю, не надо слишком долго тянуть. Лучше поторопиться с похоронами. Только уж ты зажги погребальный огонь сам — это ведь для нее было важно. Может, это умиротворит ее дух.