— А монеты потом куда деваются? — спросил управляющий банком.
Жрец притворился, что не слышит, а Канни ответил:
— Туда же, куда и остальные монеты: в сундук жреца.
— Да, это так. Неужели ты думаешь, что душа заберет их с собой? Надо взглянуть на это как должно, по-философски. Из этого мира мы ничего с собой не берем, — произнес жрец и процитировал санскритское изречение. Внезапно он обратил взор в ту часть крематория, где проходили богатые похороны.
— Вы вот на них посмотрите. Они люди благочестивые и все делают, как надо. Все обряды выполняют, все до единого.
— Мы тоже выполняем, — в сердцах произнес Канни.
Священник смирился.
— Не думайте, что мне нужны деньги, — бормотал он себе под нос, — я только делаю все, чтобы великая душа, которую я знал несколько десятилетий, была довольна.
Он глянул на Шрирама и распорядился:
— Теперь иди и быстро соверши омовение. Без этого мы не можем начать.
И, помолчав, добавил:
— Там у реки и цирюльник есть. Тебе надо усы сбрить да и волосы на макушке. Иначе все будет неправильно. В шастрах говорится…
— Я ни усов, ни головы брить не буду, — произнес Шрирам решительно.
— Что ж, — согласился священник. — Долг мой — сказать, что записано в шастрах, а там уж ты сам должен решать, по собственному разумению. Современная жизнь, конечно, мешает выполнять все правила, людям приходится приспосабливаться. Теперь есть даже люди, которые на похоронах стоят в европейских шляпах! Что уж тут поделаешь… «Мудрые принимают то, что произошло», — сказано в шастрах, и мы склоняем головы перед этим наказом.
Когда Шрирам вернулся после омовения, вода с него лила в три ручья, одежда прилипла к телу, а волосы — к голове. Носилки уже стояли на костре. Костер богатой семьи пылал вовсю, и провожавшие покидали площадку для кремации.
— До чего ж они деловые, — произнес священник, готовый восхититься всем, что бы те ни делали.
Шрирама взяла досада, а Канни сказал:
— Не надо все время говорить без надобности.
Перед тем как поджечь костер, следовало проделать все, что положено. Бабушка лежала выпрямившись на костре из сухого навоза. Жрец подал Шрираму небольшой сосуд с молоком и велел смочить им губы усопшей. Шрирам лил молоко, читал мантры, а под конец бросил пылающие угли прямо на бабушкино сердце, покрытое тонким слоем горючего. Огонь занялся и стал с треском разгораться.
— Теперь для нее все кончено, — произнес Шрирам.
Внезапно управляющий вскрикнул:
— Смотрите, смотрите!
Они глянули туда, куда он указывал. Большой палец на бабушкиной левой ноге шевелился.
— Раскидайте огонь! Раскидайте огонь!
Кто-то протянул руку и выхватил пылающие угли. Бабушкино сари с одного края уже горело. Шрирам вылил на него ведро воды. Огонь потух — все стояли вокруг, не сводя с тела глаз. Палец все шевелился.
— Она не умерла, несите ее отсюда! — вскричал Шрирам.
— Нельзя, нельзя, такого никогда не бывало, — истошно закричал жрец.
Все вдруг словно обезумели.
— Хочешь, чтобы мы бабушку живьем сожгли, да? — кричал Шрирам. — А ну-ка, убирайся с дороги, жрец!
Он ударил ногой по сложенному костру, поднял покойницу и положил на землю.
— Я знал, что тут что-то не так, — говорил Шрирам. — Я знал, что бабушка не умрет.
Он брызнул на нее водой, влил в рот немного молока и принялся обмахивать ей лицо. Жрец грустно стоял рядом. Канни был так поражен, что не мог вымолвить ни слова. Приказчик кружил вокруг них, возвещая радостную весть. Вокруг стала собираться толпа.
— Не будем терять времени, — вскричал управляющий. — Я сбегаю за врачом.
И бросился в город.
— Ну и врачи сейчас! — воскликнул Канни. — Живого от мертвого не могут отличить! Если б мы вовремя не заметили… Ну и врачи!
Под воздействием их усилий движение большого пальца понемногу распространилось и на другие члены. Сначала появились признаки жизни в других пальцах ног, затем во всей ноге, затем в руках. Мало-помалу старушка оживала. Однако глаза ее все еще были закрыты. Шрирам тихонько попросил:
— Бабушка, бабушка, открой глаза. Я здесь.
В этот миг он забыл о политике, спорах и войнах, о Британии и даже о Бхарати.
— Бабушка, вставай, с тобой все в порядке.
Сердце ее забилось, слабое дыхание шевельнуло грудь. Шрирам испустил вопль огромного облегчения.