Джагадиш даже не поинтересовался, как ему там было в тюрьме, и это тоже огорчало.
— Тебя полицейские схватили? — спросил Шрирам.
— Меня? Ну нет, откуда ты взял? Они не знали, где меня искать. Я от них скрылся. Когда ты уехал, я поселился в том храме. Ты разве не видел его на первой странице? Заметил, какую я сделал к нему подпись?
И он снова протянул руку за альбомом.
— Да, да, конечно, очень уместную, — произнес торопливо Шрирам, хотя и не помнил, что там написано.
— К тому же, — продолжал фотограф, — у полиции не было случая меня схватить. Бабушка у меня не стала умирать в самое неподходящее время. Если б не твоя бабушка, ты бы в тюрьму не попал.
Шрирам не ответил. Он старался не думать на эту тему. Он надеялся, что, помимо фотографий, у них найдется какая-то тема для разговора. Любая, только бы отвлекла Джагадиша от альбома.
— А где Бхарати? — спросил Шрирам впрямую. — Она вышла из тюрьмы?
— Да, конечно, а я-то удивляюсь, почему ты о ней ничего не спрашиваешь? Думаю, может, он ее забыл?
— Забыл? Никогда! Ни на минуту! — воскликнул Шрирам со страстью. — Ты ее видел?
— Ну, разумеется, — отвечал Джагадиш с таким выражением, которое тут же обеспокоило Шрирама, пробудив в нем ревность.
Пока он там с убийцами общался, она, оказывается, вышла из тюрьмы, фотограф и его друзья встречали ее, преподнесли ей гирлянды и наверняка очень веселились. А она-то небось удивлялась, почему его нет! Он надеялся, что ей хотя бы напомнили о том, что он все еще в тюрьме.
— Ты ее встречал, когда она вышла из тюрьмы? — внезапно спросил Шрирам.
— Надо было бы, да нам это не удалось. Ее выпустили среди первых, и она в тот же вечер уехала в Ноакхали.
— Ноакхали? Зачем? Где это?
В географии он разбирался плохо.
— Ты разве не знаешь, что в Восточном Пенджабе творится? — сказал Джагадиш. — Индусы против мусульман. Убивают друг друга. Тебе совсем ничего не известно?
— Нет. Откуда мне знать? — отвечал Шрирам. — Я ведь не в городской читальне сидел и не в публичной библиотеке. Мне ничего не известно, и я не понимаю, о чем ты говоришь.
— В этой войне между людьми разных вероисповедании целые деревни сжигают. Тысячи людей убиты, потеряли родных, имущество, сошли с ума, уничтожены.
— Кто это делает и почему?
— Не спрашивай. Я — человек без религиозных предрассудков и не хочу говорить об этом. Одни убивают других. Вот все, что я знаю. Жизнь там остановилась, и Махатмаджи отправился туда с миссией мира. Он идет пешком из деревни в деревню и убеждает людей не бежать, не бояться, сделать то и это. Знаешь, он заставляет льва и ягненка есть из одной тарелки. А Бхарати, видно, об этом узнала.
Шрирам похолодел от страха. Вот уж чего он не ожидал! Ноакхали, Калькутта, Бенгалия, что все это значит? С чего это она так далеко от него уехала? Нарочно, что ли? Скрылась, пока он не вышел из тюрьмы?
— Почему это она вдруг уехала?
Фотограф в ответ только рассмеялся.
— Разве она не могла навестить меня в тюрьме? Ведь она знала, что я в тюрьме?
— Откуда? — спросил Джагадиш.
— Спросила бы, это не так уж трудно, — отвечал Шрирам в сердцах. — Небось она обо мне и не думала. Верно, совсем забыла меня.
Увидев, как он помрачнел, Джагадиш бросил шутки:
— Да не расстраивайся! Ты часто о ней вспоминал?
Шрирам хотел было что-то сказать, но голос ему изменил; он что-то пробормотал, умолк и всхлипнул. Джагадиш похлопал его по спине и сказал:
— Да что вдруг случилось, что ты так расстроился?
Шрирам ничего не мог ему ответить. Он плакал.
— Дурак! — вскричал фотограф. — А сам ты что сделал, чтобы не потерять с ней связь?
— О чем ты говоришь? Как я мог что-то делать, когда я сидел в клетке на цепи?
— Ну а сейчас? Что ты сейчас собираешься делать? Ведь ты теперь не сидишь на цепи или в клетке? Как поступишь?
— Она так от меня далеко, за тысячи миль, — простонал Шрирам.
Мысль о Ноакхали не давала ему покоя.
— Но существует почта! Тебе же не надо посыльного нанимать, чтобы он твое письмо доставил. Почему бы тебе ей не написать?
— А ты узнаешь адрес и отошлешь его?
— Обещаю. Напиши письмо — и я его отошлю.
Перед Шрирамом мелькнул луч надежды.
— Что же мне ей написать? — спросил он.
— Гм, этого я тебе не скажу. У каждого в этих делах свой стиль.
Шрираму одно было ясно: мысли его были, как в тумане. Ни думать, ни планировать он не мог. Вот когда сказались месяцы, проведенные в тюрьме.
Джагадиш сжалился над ним и сказал: