— Через две недели решится, вот увидишь, все будет хорошо. Теперь дети подросли, раньше я не мог из-за них.
— А если она приедет?
— Не бойся, не приедет! Я-то хорошо ее знаю, получила то, что ей нужно было. Она с этим никогда не расстанется даже ради меня, не приедет!
— Ты любишь ее?
— Не говори глупости.
Микуль опомнился и бесшумно нырнул в свой балок. Теперь он понял, отчего тетя Вера, когда меняла постельное белье разведчикам, оставляла самые чистые и отутюженные простыни и наволочки только одному человеку — Алексею Ивановичу. Лежал Микуль на свой полке, сон к нему не шел. Надя!.. Странная девушка, зачем-то захотелось ей к звездам, будто на земле мало дел у человека.
А для звезд есть космонавты, пусть они и занимаются небесными делами. Странная девушка. Стоишь рядом с ней, и каждый раз голова идет кругом, словно от одуряющего запаха цветущей черемухи и таежных цветов и трав, то будто ослепило тебя оранжевым светом утренней зари, то будто оглушила тебя лесная песня. Хорошо рядом с ней, но и страшно: что делать ему, Микулю, когда не будет ее рядом? И от этой мысли становилось грустно и тревожно. Вот и у Алексея Ивановича, который немало всего повидал в своей жизни, тоже что-то не так, как должно быть. Видно, слишком крепко он полюбил этот край… Вот и жена не поехала сюда. Стоит ли жалеть? Ведь от здорового и крепкого дерева никогда не отвалится здоровый сук, а отвалится сук мертвый, с гнилью внутри. А о трухлявой, сгнившей ветке жалеть никто не будет, если отвалилась — так хоть дерево здоровее станет. А Алексей Иванович и тетя Вера чем-то напоминали Микулю дедушку с бабушкой, в детстве он одно время у них воспитывался. Потом, спустя многие годы, когда уже повзрослел, подивился тому, что дедушка с бабушкой никогда не ссорились, видно, жили, как говорится, душа в душу, понимали друг друга с полуслова. А может, и вовсе без слов обходились, будто читали про себя мысли другого: помнится, совсем мало разговаривали. Сразу после завтрака дедушка садился возле чума, плел ли морду, мастерил ли нарту или обласок, поднимал с места его только бабушкин голос, которая негромко кричала:
«Икей, шай еньча юва!»[16]
«Юлым, юлым!»[17] — отвечал дедушка, вставая и откладывая свою работу.
После обеда он снова брался за свое дело, и до вечернего чая они уже не встречались и не разговаривали. Хорошо, должно быть, если люди понимают тебя без слов, хорошо с такими людьми и жить, и работать.
А думы все шли одна за другой, казалось, конца им не будет. И Микуль еще раз убедился, насколько жизнь на буровой не похожа на жизнь ингу-ягунскую. Уже засыпая, он слышал, как Алексей Иванович осторожно пробирался в свою половину.
13
Осень яростно ворвалась в тайгу: побила листву на осинах и березах, взъерошила желтые травы и блеклые кусты, заторопила перелетных птиц в теплые края, подгоняя не успевших подготовиться к зиме лесных зверей и нерасторопных людей.
Месяц суровый и беспощадный. Недаром в «календаре» охотника-ханты значится «Месяцем умирания листьев и трав»: многое умирает до весны, многое — насовсем.
Сохатые сменили свои «шубы», и олени «осеребрились»: солнце играло на их светлых боках. Наступает время брачных боев, скоро самцы начнут подавать голос. Все идет своим чередом.
Микулю казалось, что до первозимья он не выдержит: уж больно осенний лес его зовет, снится каждую ночь. Как быть?! Но тут подошли выходные дни, а лететь на бесшабашный «отдых» в поселок очень не хотелось, и Микуль с Алексеем Ивановичем и Костиком махнули на охоту.
В Степанове становье приехали в сумерках. Бревенчатая избушка — слепая, без окон на передней стене, с раскрытыми дверьми — стояла на высоком берегу. За ней на страже застыли два лабаза на курьих ножках: один бросался в глаза гордой белизной стен, другой — побит временем, серый, незаметный, с росточками зеленого мха на кровле. Слева от избушки навес, крытый берестой.
Два чумазых мальчугана возились с породистой лайкой. Они с детским любопытством кинулись к приезжим.
В избушке девочка лет одиннадцати укачивала младенца в деревянной люльке.
Сели на лежанку, ноги на полу.
— Я еще ни разу не ночевал в такой избушке! — объявил Костик. — Наверное, и сны особенные снятся, как в терему.
— Ишь, барин сыскался! — удивился Алексей Иванович. — Привезли его, как министра, — всю дорогу спал. А теперь его накорми, спать уложи да еще и сон царский подавай!