— Я скоро совсем злой буду! — проговорил Степан, ни к кому не обращаясь, и будто точку поставил — об оленях больше не напоминал.
Днем каждый занялся своим делом. Микуль и Алексей Иванович чистили свои ружья. Степан сверлил полозья нарты, изредка поглядывал на безоблачное небо и таинственно молчал.
Только на следующий день охотник велел собираться в тайгу.
…Лось прихрамывал на левую переднюю ногу. Рога, о шести отростках каждый, стали вдруг помехой. Два дня назад он содрал с них бархатную кожицу, и теперь они были еще сыровато-красные, с бледной сукровицей. Эти дни лось провел в сумрачном ельнике: твердели рога — тяжелела голова. Весь он, начиная с могучей шеи, наливался бешеной силой, которая будоражила кровь и затмевала сознание. Он ждал. Ждал того мгновения, когда, накалившись до предела от неведомого томления, протрубит свою утробную, устрашающую песню любви и, низко опустив тяжкие точеные рога, выплывет на лесную поляну навстречу своему сопернику.
И тогда заговорят рога.
Рога!.. Сколько на них было надежды! А теперь рога задерживают бег, цепляются за стволы сосен. Надо вертеть головой, чтобы пронести их в густолесье. А боль все усиливается.
Капля крови тонула в бордовом брусничнике. Погоня не давала зализывать раны.
За деревьями мелькают охотники.
Тяжело, с присвистом дышал Алексей Иванович. На ходу скинул кепку и переложил двустволку в правую руку. Покосился на Микуля, подумал: «Бегает ничего». За ними хлопал голенищами сапог Костя. Он сопел носом и что-то бубнил. Видно, ругался. Все кусты и веточки норовили зацепить его, задержать, больно хлестнуть по лицу. Под ноги подворачивались пни, корявые сучья, замшелые валежины. Он размахивал Степановой малопулькой, как палкой, которая случайно оказалась в руке, и ему невдомек было избавиться от нее. Да она и правду не нужна пока: лес слишком густой — стрельба бесполезна.
Микуль оглянулся: далеко позади мелькала серая малица Степана.
Когда они рванулись за раненым лосем, Степан пытался удержать их. Но потом махнул рукой. Теперь же разрыв между лосем и тройкой заметно увеличивался, а Степан все ближе и ближе, вроде наддал немного.
Первым не выдержал Костик: скинул сапожищи и припустил босиком. Сначала ощутил необыкновенную легкость. Но под сосной рассохшиеся шишки прожгли пятки — хоть ревмя реви, хоть возвращайся за сапогами. Тут он запнулся и с ободранными ногами свалился под кустом. Здесь-то и настиг его Степан. Охотник молча бросил наземь Костины сапожищи и умчался дальше.
Вскоре отстал и Алексей Иванович.
В неширокой ложбине, заросшей кустарником, Степан и Микуль выстрелили почти одновременно. Сохатый споткнулся и упал.
— Жирный попался, — сказал Степан. — Раны первые жиром затянуло, далеко убежал.
— Теперь горе-охотников надо разыскивать, — вздохнул Микуль.
…На четвертый день Микуль и Костик на вертком обласке возвращались на буровую. Алексей Иванович остался еще на недельку поохотиться на глухарей.
Костик без умолку болтал: у него уйма впечатлений от охоты. Микуль же рассеянно слушал, скользя взглядом по берегам, оголенным сентябрем. Прошедшая охота оставила в душе неприятный осадок, будто бы не охотился совсем. Загнали раненого лося, пристрелили. Но больше всего смущали его неуспевшие затвердеть рога. Сколько надежды возлагал на них сохатый. И вот взяли его как бы «безоружного», беззащитного. Словом, нечестно поступили. Это еще более усиливало неудовлетворение.
Как профессиональный охотник, Микуль знал, что охота бывает хорошей или плохой, независимо от добычи. Помнится, во второй промысловый сезон ходил за соболями. Зверек попался необыкновенно шустрый и смышленый. Перескакивал с дерева на дерево угольно-черной молнией — аж резало в глазах. Раз Микуль загнал соболя под косматое корневище старой валежины, расставил сети вокруг. Теперь надо выманить зверька из-под коряги. Это оказалось непростым делом. И только под вечер охотник обнаружил, что соболь оставил его в дураках: через дуплистый ствол валежника выбрался наверх и был таков.
Микуль несколько дней гонялся за ним. Его поражала необыкновенная хитрость и изворотливость зверька: словно шло состязание, кто кого. Тогда они были почти на равных. Даже, пожалуй, старый соболь в чем-то превосходил малоопытного следопыта. Появился азарт, непреодолимое желание перехитрить Уголька — так называл он соболя, который обучал его промысловому делу, раскрывал многие секреты тайги. Именно с этой зимы он полюбил все, что давалось с трудом. Трудное приносило радость.