И сейчас, может быть, тянуло на буровую оттого, что там ничего легко не возьмешь. Теперь он охотился на нефть. Она скрывается в недрах земли и, наверное, как Уголек, хитрит, переползает с пласта на пласт. Она дороже Уголька, и ее не видно, поэтому и взять в тысячу раз сложнее, тут нужны знания.
Когда-то Степан сурово спросил: «Почему охоту бросил?» Сейчас Микуль не стал бы говорить о будущем, а ответил бы кратко: «Я такой же охотник, как и ты. Только ты охотишься на зверей и птиц, я — на нефть!» И, пожалуй, еще добавил бы: «Моя охота труднее!» И Степан бы все понял. Может быть, вчера он специально устроил легкую охоту для приезжих? «Или со мной что-то случилось: стал старше, что ли? Может, «буровой дух» в меня вселился?! Костику же охота понравилась…»
Неожиданно он поймал себя на том, что за эти дни соскучился по шуму дизелей, «седьмому небу», по таинственно мерцающим огням вышки и веселым сборам у Кузьмича, по запаху солярки и теплого масла. Но не хотелось в этом признаваться себе: не могла же буровая так быстро «сломить» его, жителя тайги?! Потом стал оправдываться тем, что на буровой все-таки нужен хозяйский глаз таежника, настоящий друг зверей и птиц, лесов и болот. Что возьмешь с буровика, который не отличает лося от оленя?! Иной, может, и понимает умом, что хорошо и что плохо, да руки делают свое дело, не слушаются. Тот же Коска — если бы у него патроны не кончились, он, может, все стадо перестрелял бы. А спроси: «Зачем?» — не знает…
Подумал еще: может, во всем виновата Надя. В Степановой избушке она снилась ему то в августовском лесу под соснами, то на мостках, вызывающе красивая, с родинками раствора на веселом лице, то на «седьмом небе» вышки в развевающейся на ветру красной косынке. Тоскливо сжалось сердце — Микуль проснулся и до утра не мог сомкнуть глаз. Без этой девушки жизнь казалась пустой и бессмысленной. Закопченная невзрачная вышка связала их в один узел. Теперь он хотел, чтобы узел не ослабевал и никто бы не выпал из связки…
Микуль налег на весла — за бортом вспенилась вода. Река смотрела на него безмолвно и сурово. На пики таежных елей опустилось солнце — кончилось Время Большой Охоты. И тайга снова замерла в ожидании восходящего солнца.
Из-за поворота выплыла буровая.
14
В полдень шалый северный ветер крылатой лайкой погнал на ингу-ягунское небо стада рваных облаков. Утихомирился он лишь к ночи, когда плотно, бок в бок, уложил серебристые облака на ночевку.
А наутро, проснувшись, ахнули жители Ингу-Ягуна: зима пришла.
— Олынг цохт пит! — говорили они вместо приветствия друг другу. — Первый снег выпал!
— Олынг цохт юхит! — отвечали встречные. — Первый снег пришел!
Заскрипели дверцы лабазов, захлопали крышки сундуков, вытаскивали охотники давно приготовленные ружья, легкие таежные малицы из неблюя[18], расшитые орнаментами кисы. Выкатывали из-под лабазов крепкие ездовые нарты для каслания в дальние боры и болота, расправляли упряжные ремни и плетеные кожаные арканы. Получит охотник две-три упряжки промхозных оленей и умчится в свои угодья, где испокон веков промышляли зверя и птицу его деды и прадеды.
Озабоченный Иван Филатыч, управляющий промохототделением, носился по селению, провожал охотников на промысел, давал последние советы и наставления. В суматохе он примчался к дому Микуля и лишь на крыльце опомнился, что хозяина нет дома. Украдкой оглянувшись, не видел ли кто, он поспешил прочь. Но, однако, ничего не скроешь от дотошных ингу-ягунских стариков, вечером в доме деда Кирила зацепили-таки Ивана Филатыча:
— Ты скажи, где наш Микуль, Иван Филатыч! Говорил, к первозимью, мол, придет. Пришел? — спрашивали ехидно старики. — Нетто мы без Микуля пушной план одолеем?! Наш ПОХ[19] всегда первое место в районе держал!
— Где — на нефти! — примирительно сказал Иван Филатыч. — И у меня все же на душе спокойнее было, когда на одного охотника больше. И за угодья его не боялся, знал, в надежных руках, все в порядке будет, а теперь!..
— Ох, да ладно, нашел, о чем плакаться! — сбавили тон старички. — Да ты слыхал ли, кем на буровой-то стал он, наш Микуль?! Неужто не слыхал?! Да он же стал вторым… слышь, вторым помощником этого… землебуритель-то который…
— Бурильщик, — мрачно подсказал Иван Филатыч.
— Во-во, вторым помощником бурильщика стал. Потом и первым будет, а там, глядишь, и самим бурильщиком станет! Никто еще из ближних селений таких высот на «железной работе» не достигал! — старики вскинули седые головы.
— Чего-то вы больно быстро другую песенку затянули! — усмехнулся Иван Филатыч. — Помнится, весной вы совсем другое мне говорили!