Он знал, что эту скважину во что бы то ни стало должны сдать до новогоднего праздника — конец года, план, премии. «На орден жмет, — подумал Никита о начальнике. — Замучили со своими рекордами, только технику гробят!»
— Когда? — задал он ненужный вопрос, чтобы услышать ее голос и по интонации определить, как ему быть.
— Монтажники уже грузят, — сухо ответила она, выходя из балка.
В двери ворвался сизый клуб морозного пара.
Одеваясь, Никита все думал о ней. Прошло более трех лет с той весны, как она ушла от него. Ушла и бесследно исчезла, как в воду канула. А жили вместе почти два года, вроде и ссорились-то редко. Правда, иногда упрекала: «Ты все о машинах думаешь» или: «Почему ты меня все зовешь Татьяна да Татьяна?» На такие, как ему казалось, мелочи он не обращал внимания…
Везли дизели на двух тракторах с саночными прицепами. Грунтовая, недавно проложенная дорога была в заносах и ухабинах. Тракторы, как черепахи, вгрызались в сугробы, буксовали, но все-таки тихонько ползли вперед. Никита сидел в кабине второго трактора рядом с водителем Венькой, мужичком неопределенного возраста с пухло-бледным лицом. Все его движения неуверенные, какие-то корявые, а фигура помятая, будто нет костей. Чем-то напоминал изношенный коленвал — мало толку, но и выбрасывать жалко.
Мысли снова вернулись к Татьяне. С каких пор она стала трактористкой? Была техником-геологом, училище кончила, а технику, помнится, не любила.
Где прожила она эти три года, чем занималась? Живет ли с кем-нибудь? Может быть, Венька — ее муж?.. Нет, не похоже. Она почти не изменилась. Только черты лица стали не по-женски жесткими и решительными да блеск глаз острее, колючее — верные признаки одинокой женщины. Вообще-то никогда не угадаешь, что пережила женщина и что у нее на уме…
Мороз все набирал силу: тракторы плыли в облаках серого тумана. Бока железной печурки в кабине малиново накалились. Венька торопливо швырял в огонь короткие сосновые чурочки и поминутно одергивал полы затасканной шубенки. Но холод со всех щелей неутепленной кабины протягивал свои руки.
— Трактор бы не накрылся, елки-палки, — бормотал Венька. — Накроется — капут нам, елки-палки…
«Видно, осердился не на шутку, хочет наверстать упущенное, — подумал Никита о морозе. — Пусть жарит, пусть!»
Поглубже нахлобучил шапку-ушанку, уселся поудобнее. Ему зябко не от холода, а от мысли, что рядом находится человек — то ли свой, то ли чужой, — который знает всю его подноготную. И хотя в его короткой биографии в двадцать шесть лет нет ничего предосудительного, он никогда не рассказывал о себе.
Ничего необыкновенного в его жизни не было. Вырос в глухой охотничьей деревушке, воспитывался у тетушки. Все началось с маленького подвесного моторика. Его привез из райцентра тетушкин муж. Детвора ни на шаг не отходила от хозяина, когда тот копался в моторе или запускал его. Однажды мотор забарахлил — не заводится да и только. Бензин идет, искра есть, а работать не хочет. Полдня бились, собрали всех мало-мальски разбирающихся и совсем не разбирающихся в технике. Дело не сдвинулось с места. Наконец Никита глухо сообщил, что на свечке нет медного колечка, оттого-то и не заводится мотор. Не поверили охотники, но все же надели на свечу прокладку, навернули как следует. Дернули раз, другой — и запыхтел мотор. Тут решили старики, что лучше Никите быть не охотником, а «машинным человеком».
В четырнадцать лет он уже знал хорошо устройство всей «техники», бывшей в деревне, начиная с электростанции и кончая киноаппаратурой в клубе. Через год собрал свой первый двигатель из металлолома. Поработал он всего минуты две-три — разлетелся на куски. Но память оставил — рваный шрам на левой щеке.
Потом плавал капитаном-мотористом на местном катеришке, поскольку желающих работать на нем не находилось. Двигатель держался на честном слове: всевозможных пробок и затычек деревянных было больше, нежели металлических. Но Никита не унывал и ладил с этим мотором до той поры, пока не развалился деревянный корпус старого катеришки. Затем сейсмопартия, а позже пришел на буровую помощником дизелиста.
Декабрьский день короток, как первый шаг младенца. В третьем часу пополудни на тайгу надвинулись сумерки. Фары бледными лучами выхватывали стылые сугробы, продрогшие стволы и оледеневшие лапы таежных елей.
Лес мертвел от холода. Ни зверей, ни птиц не слышно.
В потемках переезжали реку по бревенчатому накату, вмороженному в лед еще в ноябре. Когда головной трактор выбрался на другой берег, Венька тронул свою машину. Он чаще обычного переключал скорости, чтобы быстрее миновать опасный участок пути: бело-ледяная река угнетающе действует на человека особенно в жестокий холод, напоминая теплое лето…