«Помните, ученики, такая глупость, как самопожертвование, может прийти в голову только людям. Только они способны мыслить стадно, как звери. Мы выше их на иерархической лестнице хотя бы потому, что ключ наших инстинктов — индивидуальность…»
И ученики аплодировали ему. Мирт после лекции подошёл к Леминьору и попросил у него автограф (в те времена мастер Леминьор был одним из популярнейших соло-вокалистов). Теперь Мирт даже не поздоровался бы с ним, встретив на улице. Сразу же приступил бы к спору, доказывая неистинность лекции пятилетней давности… А Леминьор только посмеялся бы.
— Ужасный сегодня день, — произнёс Мирт, сильнее потянув поводья.
Коричнево-багровые тучи висели над ним, грязной ватой ползая по небу. Вокруг не было слышно ни вздоха, ни шороха, только мягко стучали копыта Стидха по дороге — уже запущенной и грязной, поднимая за собой тяжёлую пыль. На мгновение явился затхлый запах, который сразу же смело порывистым дыханием налетевшего вихря. Ветер колол путника прохладой, и тот пожалел, что не надел накидку с капюшоном. Но накидка лежала на самом дне мешка, и лезть туда не хотелось. Зато хотелось прилечь и отдохнуть. Это желание не покидало Мирта с того момента, как он отправил Стидха шагать по дороге через Ихритт. Вскоре путника донимали уже не только холод и сон, но и необъяснимая тоска. Он вытащил из кармана леинру и задумался. Что бы такое сыграть? Неплохо бы «Лес тёмный, Нам не страшен ты», сатирический стюр, что так ценили воспитанники приюта… Можно «Под облаком таинственным ждёшь ты меня в одиночестве, в одиночестве», но любовная тематика была не в тему. Мирт начал импровизировать — кто знает, вдруг получится что-то стоящее?
— В пустоте я один, и нет никого, кто мог бы мне руку подать…
Один… один… один…
Мой путь бесконечен, но я не способен дорогу предать.
Не могу… не могу… не могу…
Этот путь — только мой, пусть за это меня не осудят…
Только мой… мой… мой…
Пусть пуховое облако, что висит в вышине, одеялом мне будет.
Пусть… пусть… пусть…
Пусть лесная стена, что взирает надменно, будет домом родным…
Домом моим… домом родным…
Судьба — моя мать, мой путь — мне отец, им примерный я сын.
Сын… единственный сын…
Он отнял леинру от губ и вздохнул. Усталость одолевала его, веки слипались, и было решено сделать привал.
Мирт отстегнул шиньон, и лёг, подложив мешок под голову, на обочине дороги (что-то подсказывало ему, что забираться вглубь леса не следует). Уже лёжа он сказал Стидху:
— Никуда не уходи! Понял?
Конь послушно кивнул.
— Всё, всё ты понимаешь! — обрадовался путник. — А скажи, неплохой получился холавилеим?
Конь опять кивнул. Мирт довольно заулыбался, а потом сообразил, что его скакун пытается отогнать жирную муху, оттого дёргает головой.
Он вскочил и прихлопнул насекомое ладонями. Он него остались лишь ножки да кровавое пятно.
— Фу, кровососка!
Мирт брезгливо отёр руки о колючую траву и снова улёгся. Он долго ворочался, измазав всю куртку в пыли, ему, привыкшему засыпать на мягкой постели, было неудобно до чёртиков. Но сонливость снова нахлынула, и Мирт проворчав что-то о глупых поручениях, заснул.
Деревья, тянущиеся к небу столбами стволов, молча глядели на него. Кустарники-живоеды потянулись было к спящему путнику, но конь ухватился за одну из веток зубами и сразу отбил у вампиров охоту. Кусты зашумели, но вскоре притихли, пытаясь тянуть энергию на расстоянии.
2. Маги
Тучи упорно затягивали чёрное небо над городом. Кто-то считал это плохой приметой, кто-то хорошей, а кто-то и вовсе не обращал внимания. Башни храма и шпили академии наук угрожающе блестели в вышине. Чем становилось темнее, тем ярче блестели купола башен суда; и жители города нахваливали магов-декораторов. Где им было знать, что причиной странного блеска послужил прорыв источника в подвале. Там уже несли дежурство судейские маги, готовые в случае непредвиденной ситуации накрыть источник непроницаемым энергетическим колпаком. Да вот только удержит ли колпак силу в случае взрыва, не смел предполагать даже сам верховный судья.
Сухую равнину меж городом и лесом изрезали трещины, мелкие, как морщины на ее лице — шириной с ладонь и глубиной с локоть. То тут, то там из разломов пробивались сухие, жёсткие ростки и длинные травянистые «усы», что ползли по камням и песку, ныряя потом в следующий разлом.
В сторону леса медленно двигались две фигуры: одна — худая, другая — округлая, как перекати-поле на ножках. Оба путника были в куфиях, защищавших от ветра.