– Мне очень хотелось видеть вас до переезда к Диане.
– Ты переезжаешь к Диане?
– Да. Я не верю, что вы завтракали, пили чай и вообще что-нибудь ели.
Динни позвонила.
– Кокер, мистер Эдриен выпьет…
– Бренди с содовой, Кокер. Благодарю вас.
– Ну что, дядя? – спросила она, когда Эдриен осушил стакан.
– Боюсь, ничего существенного мне там не сказали. По их мнению, Ферз должен вернуться в лечебницу. Но зачем ему возвращаться, коль скоро он ведёт себя нормально? Они сомневаются в его выздоровлении, но не могут указать никаких подозрительных симптомов за последние недели. Я разыскал его личного служителя и расспросил этого парня. Он производит вполне приличное впечатление. Он считает, что в данный момент капитан Ферз так же нормален, как и он сам. Но – в этом-то вся беда – он говорит, что Ферз уже был однажды нормален целых три недели, а потом опять неожиданно сорвался. Если его что-нибудь всерьёз разволнует – хотя бы малейшее противоречие, – Ферзу снова станет плохо, может быть, ещё хуже, чем раньше.
– Он буйный во время приступов?
– Да. Он впадает в какое-то мрачное бешенство, направленное скорее на себя, чем на окружающих.
– Они не попытаются забрать его?
– Не имеют права. Он пошёл туда добровольно: его не зарегистрировали, я же тебе рассказывал. Как Диана?
– Вид усталый, но прелестна. Говорит, что сделает всё возможное, чтобы помочь ему выкарабкаться.
Эдриен кивнул:
– Это на неё похоже: в ней бездна отваги. И в тебе тоже, дорогая. Знать, что ты с ней – большое утешение. Хилери готов взять её и детей к себе, если она захочет. Но ты говоришь, она не уйдёт?
– Сейчас, конечно, нет.
Эдриен кивнул:
– Что ж! Придётся тебе рискнуть.
– Ох, дядя, как мне жаль вас! – сказала Динни.
– Моя дорогая, какое имеет значение, что происходит с пятым колесом, раз телега всё-таки катится? Не позволяй мне задерживать тебя. Ты всегда найдёшь меня либо в музее, либо дома. До свидания, и да хранит тебя господь! Передавай ей привет и расскажи то, что слышала от меня.
Динни ещё раз поцеловала Эдриена и, захватив вещи, поехала в такси на Оукли-стрит.
XXII
У Бобби Феррара было одно из тех лиц, на которых не отражаются грохочущие вокруг бури. Иными словами, он являл собой идеал непременного должностного лица – настолько непременного, что трудно было себе представить министерство иностранных дел без него. Министры приходили и уходили, Бобби Феррар оставался – белозубый, учтивый, загадочный. Никто не знал, есть ли у него в голове что-нибудь, кроме бесчисленных государственных тайн. Годы, казалось, никак не отразились на нём. Он был низкорослый, коренастый, голос имел глубокий и приятный, держался с видом полной отрешённости, носил тёмный костюм в узкую светлую полоску с неизменным цветком в петлице и обитал в просторной приёмной, куда проникал только тот, кто добивался приёма у министра иностранных дел и попадал не к нему, а к Бобби, самой природой предназначенному для роли буфера. Слабостью Бобби была криминология. На каждом мало-мальски интересном процессе для него оставляли место, и он обязательно появлялся в зале хотя бы на полчаса. У него хранились специально переплетённые отчёты таких судебных заседаний. Он обладал характером, и, хотя последний трудно поддавался определению, наличие его явственно подтверждалось тем, что все, с кем сталкивался Бобби, охотно искали знакомства с ним. Люди шли к Бобби Феррару, а не он к людям. Почему? Чем он добился того, что для всех без исключения стал просто "Бобби"? Учтивый, всезнающий, непостижимый, он всегда умел сохранить за собой последнее слово, хотя был только сыном лорда с неподтверждённым титулом и не имел права даже на эпитет "высокочтимый". Если бы Бобби с его цветком в петлице и лёгкой усмешкой исчез с Уайтхолла, тот утратил бы нечто, придающее ему почти человечность. Бобби обосновался там ещё до войны, с которой его вернули как раз вовремя, чтобы – как острил кое-кто – эта улица не утратила своего прежнего облика, а сам Бобби снова успел стать средостением между Англией и ею. Она не могла превратиться в ту суетливую сердитую старую ведьму, какой пыталась её сделать война, пока дважды в день между тусклых и важных особняков проходила по ней коренастая, медлительная, украшенная цветком фигура непроницаемого Бобби.
Утром в день свадьбы Хьюберта он просматривал каталог цветочной фирмы, когда ему подали карточку сэра Лоренса. Вслед за нею появился её владелец и спросил:
– Вам известна цель моего прихода, Бобби?
– Безусловно, – ответил Бобби. Феррар. Глаза у него были круглые, голова откинута назад, голос глубокий.
– Вы видели маркиза?
– Вчера я завтракал с ним. Он удивительный!
– Самый замечательный из наших могикан, – согласился сэр Лоренс. Что вы собираетесь предпринять в этой связи? Старый сэр Конуэй Черрел был лучшим послом в Испании, которого когда-либо удалось откопать в недрах вашего заведения, а Хьюберт Черрел – его внук.
– У него действительно есть шрам? – осведомился Бобби Феррар с лёгкой усмешкой.
– Конечно, есть.
– А он действительно получил его во время этой истории?
– Вы – воплощённый скепсис. Конечно!
– Удивительно!
– Почему?
Бобби Феррар обнажил зубы в улыбке:
– А кто это может подтвердить?
– Халлорсен достанет свидетельские показания.
– Знаете, ведь это не по нашему ведомству.
– Разве? Но тогда вы можете поговорить с министром внутренних дел.
– Гм! – глубокомысленно изрёк Бобби Феррар.
– Или, во всяком случае, столковаться с боливийцами.
– Гм! – ещё глубокомысленней повторил Бобби Феррар и протянул Монту каталог: – Видели этот новый тюльпан? Совершенство, правда?
– Послушайте, Бобби, – сказал сэр Лоренс, – это мой племянник. Он по-настоящему хороший парень, так что номер не пройдёт. Понятно?
– Мы живём в век демократии, – загадочно произнёс Бобби. – Порка, не так ли? Дело попало в парламент.
– Но его можно прекратить, а там пусть шумят. В общем, полагаюсь на вас. Вы ведь всё равно ничего определённого не скажете, просиди я здесь хоть целое утро. Но вы должны сделать все от вас зависящее, потому что обвинение действительно скандальное.
– Безусловно, – подтвердил Бобби Феррар. – Хотите послушать процесс убийцы из Кройдона? Это потрясающе. У меня есть два места. Я предложил одно дяде, но он не желает ходить ни на какие процессы, пока у нас не введут электрический стул.
– Этот тип в самом деле виноват?
Бобби Феррар кивнул:
– Да, но улики очень шаткие.
– Ну, до свидания, Бобби. Я рассчитываю на вас.
Бобби Феррар слабо усмехнулся, обнажил зубы, протянул руку и ответил:
– До свидания.
Сэр Лоренс повернул налево к "Кофейне", где швейцар вручил ему телеграмму:
"Венчаюсь Джин Тесбери сегодня два часа церкви святого Августина в Лугах тчк Буду счастлив видеть вас тётей Эм Хьюберт".
Войдя в ресторан, сэр Лоренс сказал метрдотелю:
– Бате, я тороплюсь на свадьбу племянника. Срочно подкрепите меня.
Двадцать минут спустя баронет уже мчался в такси к церкви святого Августина. Он прибыл за несколько минут до двух и встретил Динни, поднимавшуюся по ступеням.
– Динни, ты выглядишь бледной и очень интересной.
– Я всегда бледная и очень интересная, дядя Лоренс.
– Этот брак кажется мне несколько поспешным.
– Работа Джин. Я ужасно боюсь: на мне теперь вся ответственность. Это я её ему нашла.
Они вошли в церковь и направились к передним рядам. Пока что народу было немного: генерал, леди Черрел, миссис Хилери и Хьюберт, привратник и двое зевак. Чьи-то пальцы перебирали клавиши органа. Сэр Лоренс и Динни заняли отдельную скамью.
– Я рад, что Эм не приехала, – шепнул баронет. – Обряд до сих пор действует на неё. Когда будешь выходить замуж, вели напечатать на пригласительных билетах: "Просят не плакать". Почему на свадьбах всегда так влажно? Судебные приставы и те всхлипывают.