— Берем Улю! — первым откликнулся Афоня и не мигая уставился на Аверьяна, ожидая, что скажет средний брат. Аверьян с ответом не спешил. Он, как и Кузьма, отставил свою чашку, расправил плечи, набрал побольше воздуха.
— Если Харитон Ляксеич не выдаст за тебя Улю, надо увозить ее, — негромко, но рассудительно высказался Аверьян. — Одно остается.
— Вот, вот, — поддакнула няня Клаша, — я и говорю, хоть грех снять с души. Попыток — не убыток…
В тот же вечер Кузьма набанился, принарядился в новую рубаху, валенки с галошами надел. Няня Клаша оглядела Кузьму, перекрестила трижды, проводила за ворота.
— Ступай с богом да не забудь левой рукой отпереть калитку.
По дороге к Ульяне Кузьма завернул в лавку, взял два фунта конфет, бутылку вишневой под сургучом. Наливку продавец упаковал в розовую хрустящую бумагу, а на сдачу выложил на прилавок коробку серянок.
Порог Ульяниного дома Кузьма переступил с тревогой. И как он ни подбадривал себя, а тревогу унять не мог. Может быть, поэтому так нарочито небрежны и замедленны были его движения, что со стороны выглядели развязностью.
Он не спеша обил о ступеньку крыльца снег с валенок, прошел через прихожую и открыл дверь в залу. Харитон Алексеевич вырос перед ним неожиданно, но не посмотрел на него. А так, в пространство, заругался:
— Опять калитку оставили, полоротые. Унесут последний сундучишко. Народ пошел — только и высматривает, где что плохо лежит.
Кузьма было оробел, но пересилил себя.
— Да благословит бог этот дом, — сказал Кузьма, как учила нянька Клаша. Сказал побойчее и в то же время с уважением.
— Бог-то бог, а вот порог, — подхватил Харитон Алексеевич и отвернулся от Кузьмы.
У Кузьмы словно кто вымел из головы все слова. А ведь твердил их всю дорогу. Кузьма растерянно заоглядывался: «Ну, ровно как Афоня. Тот, когда слижет с крынок сметану, так же виноватится», — у Кузьмы мелькнуло не к месту.
— Я до вас по важному делу, — поклонился Кузьма спине.
— На помол крупчатки? — повернул мельник красное, как кирпич, лицо.
Кузьме показалось, оно пыхнуло жаром. И Харитон Алексеевич опять отвернулся к окну, давая понять, что дальше говорить, собственно, не о чем. Любовался ли Харитон Алексеевич молчаливыми, в серебряном инее, деревьями в саду или злобу копил — по спине определить было трудно, но Кузьме спина мельника показалась ощетинившейся. Кузьма топтался у дверей. Харитон Алексеевич застыл у окна, а когда обернулся, то выразил на лице великое удивление. Стоит Кузьма, мнет шапку и, как видно, не собирается уходить.
— Ну! — рыкнул Харитон Алексеевич.
— Я снова прошу руки вашей дочери, Ульяны, — в пол сказал Кузьма.
— А ты подумал?
Кузьма только сейчас заметил, что стоит на мягком узорчатом ковре. Он непроизвольно попятился.
— Ежели уж вы, папаша, сомневаетесь в чем-то, нам ведь от вас ничего не надо, — заговорил с жаром Кузьма. — Мы только и просим отцовского благословения…
— Да какой я тебе папаша?! Папаша! Тоже нашелся сынок, — грохотало по всему дому. — Видали, люди добрые, — папаша! — колыхалось и тряслось жирное тело Харитона Алексеевича.
И уже в дверях Кузьма услышал:
— Еще раз явишься — собак натравлю.
«Вот это называется посватался, — казнил себя Кузьма дорогой. — Ведь знал, что так будет, а послушал няню Клашу…»
В этот же день вечером, уже потемну, Кузьма привел к себе на двор пару добрых коней. Сани, загруженные домашним скарбом, съестными припасами, сеном, овсом, стояли под навесом, подняв оглобли, и только ждали приказа.
Кузьма провел коней в конюшню, поставил и, не зажигая фонаря, задал им сена. Арине добавил овса и вошел в дом. Как видно, Кузьму ждали, не тушили лампу, не ложились спать. В лампе был до отказа убавлен фитиль, и кружок света высвечивал потолок, стол, а вся изба тонула в мягком полумраке.
— Сегодня ночью вы уходите за Урал-камень, — сообщил Кузьма и провел рукой по столу.
Нянька Клаша хотела расспросить Кузьму про сватовство, да, приглядевшись, промолчала.
Кузьма погрел о самовар руки, достал из карманов бумаги, деньги, разложил на столе.
— Вот пачпорта, деньги — спрячь, няня Клаша. Я вас провожу, вернусь за Ульяной. Мы догоним вас. — Кузьма сел на лавку. В тишине было слышно, как потрескивал фитиль в семилинейке.
— Мы согласны, братка, хоть счас ехать, — буднично сказал Аверьян. — Возы уложены честь честью, вроде ничего не забыли, что может пригодиться в дороге.