— Постой, Кузя, высоко, — остановила няня. — Не вытянуть. И сама завела:
неторопливо, основательно поднял песню Кузьма, вклинился и ломающийся басок Аверьяна, и писк Афони, и старческий, но еще сильный голос няни Клаши выравнивал песню, вел ее, поднимая на новую душевную высоту, и песня окрепла и пошла на прибыль, как река в половодье — разливаться.
До утра Агаповы не сомкнули глаз, и пели, и разговоры говорили.
Вот ведь русская натура — на войну человека провожают, а собирают как на пашню или на покос — без надрыва. Человек идет на смерть — основательно уговариваются, как жить, как вести хозяйство, — все по расчету. Сколько сеять, сколько ставить сена. Про Улю тоже не забыли, повертели так и эдак, если что, принять в семью, как свою, родную.
— Ты, Кузя, не сумлевайся, все путем будет. Поскорее кончай супустата да развертайся домой.
Провожал Кузьму утром весь околоток. Выехал Кузьма из ворот, а улица уже кипела, цвела полушалками, бурлила народом. Арина сразу взяла ход, но Кузьма так натянул узду, осадил, что Арина, от неожиданности всхрапывая, прошла на задних ногах от ворот. Мужики от восторга подкинули картузы и еще подбодрили, подбавили пылу лошади. Кузьма едва сдерживал Арину. Ему бы только глянуть в окно Ульяны. У ворот мельник с Винокуровым. Взглядом как бичом ожег Кузьму Харитон Алексеевич. Кажется, и Степка тут же вертится. Кузьма поднял глаза. Ульяна его в окне. Кузьма про все на свете забыл — поднял перед окном Арину — шарахнулись зеваки. Кузьма отдал повод разгоряченному коню, и Арину только видели. Пятнадцать верст до волостного пункта просвистели в ушах Кузьмы. Перед войсковым начальством Кузьма явился при полной амуниции. Конь кован, узда, кавалерийское седло. Как подъехал, как сошел с лошади — картинка.
— Да не лезьте, заденет ненароком, — просил Кузьма самых неуемных.
Сам полковник интерес проявил, адъютанта подослал, а Кузьме пытка.
— Да не продаю я, не надо мне ни серебро, ни золото…
Кузьма и сейчас бы не мог сказать, как получилось, что не в кавалерию, а в морскую пехоту его определили. Кузьма и к начальству было сунулся, да где там.
— Р-разговоры! По вагонам — арш!..
Кузьма только успел сдернуть с Арины седло, узду да бросить на телегу соседке, чтобы передала домой. Можно было и кобылу передать, да разве пойдет к чужим.
Кузьму на ходу подхватили из вагона, а Арина увидела — и за поездом галопом.
— Домой! Домой! — закричал ей Кузьма.
Если бы не переезд, неизвестно, чем все бы и закончилось.
Везли Кузьму через всю Россию. Поезд изо всей-то мо́чи грыз колесами рельсы. И только на крупных станциях отдувался и потел, наливался водой, а солдаты кипятком. И никогда бы не подумал и не представил Кузьма, какая у него Россия! Сколько в ней места, раздолья.
«Вот бы куда нам с Ульяной — с глаз от Харитона Алексеевича», — вывернется мысль и пойдет кружить, и понесут раздумья и вовсе в неведомые края. Навернется и сказ Прохора Долотова о его брате и прекрасной княжне. И тревожно и радостно сделается Кузьме. И война предстанет славной сечей, с которой он, Кузьма, может вернуться и георгиевским кавалером. Дед Аверьян как говорил: «Иль грудь в крестах, или голова в кустах». Вот бы интересно, что тогда бы запел Ульянин отец, Харитон Алексеевич», Не отдаст? Только бы Арина не пропала. Вернусь домой, оседлаю кобылу или запрягу, выберу ночку потемнее, подсажу Ульяну — и вспоминай как звали.
Как по бревнам дребезжит вагон, то и гляди, стряхнешь мозги. Одно спасение — кулак под голову. И когда донимала тряска, мысль Кузьмы переключалась на тестя. Грубый, оплывший жиром, чисто хряк. Не зря о нем говорят — из хама в паны. Никто толком и не знает, как это произошло. И мельницу-то держал на прудах с гулькин нос, лошаденку, сам ворочал мешки — ни одного работника. Потом вдруг паровая мельница, крупорушка, уж и Харитон Алексеевич. Дом каменный поставил, ковры, мягкое кресло завел, с тех пор Харитона Алексеевича и не видели в муке. В тройке, при часах на цепочке через круглое, как бочонок, пузо. Кузьма смутно, а помнит Харитошку мельником. И оттого еще больше злится на него.
Обстреляли Кузьму под Порт-Артуром. Жаркие были дни, топили и корабли, доставалось и морской пехоте. Пока хлюпается десант к берегу, тут японец и чешет и снарядами, и пулеметами строчит. На передышке гаоляном травится, как мухи мрет солдат. В одном из боев потрошили морскую пехоту, черные бушлаты кипели в соленой воде, никак десант не достанет берега. Изловчился Кузьма, сбросил в воде бушлат — к берегу, к берегу, парни за ним. Захватился за дно ногами. Ур-ра! Ребятушки-солдатушки и поперли, и поперли, и уже на самом валу чесануло Кузьму шрапнелью, да так, что щипцами пришлось доставать из груди осколки.