Егор Акимович махнул рукой.
— Да, да, подвиг. И мне нехорошо, что я так встретил вас, но, в городе не разрешили основать перевалочную базу. И мне больно, что не могу вас обогреть и обласкать. Видите, как нескладно…
— Какое там, — отмахнулся растроганный Жильцов и стал тереть лоб.
— Неужто мы не понимаем или не знаем вас, Владимир Николаевич? — послышалось со всех сторон. — Переживем. Лишь бы все было путем да по честности. Терпение и труд все перетрут…
Егор Жильцов дохлебал вторую тарелку щей, сходил за добавком.
— Котлеток мне не надо, — сказал он на раздаче, — а щей налейте…
— И мне, — припарился к Жильцову бульдозерист Иван Вороненко, — начерпайте пожиже — сто лет не ел из свежей капусты.
Повариха подала Жильцову тарелку, а Ивану сама принесла на стол — «расплескаешь в своих клешнях». Повариха была молодая, ладная собой.
— Вот и невеста! — подхватили парни. И нам щей… — Все, кто уже и котлеты съел, и компот выпил, тянули тарелки. — А мы что, рыжие, пусть и нам девушки подают…
— Да разве жалко — котел поставим…
— Ивану небось персональные, — вклинился с тарелкой Рюхин Степан, невысокого роста петушистый шофер.
— Может, Степана женим, а?..
— Согласен, — полупал белесыми глазами Степан. — Хоть теперь. И сберкнижка вот! С козыря зайду…
Сватовство Степана окончательно разрядило обстановку. Доволен был и Фомичев.
Как только фомичевский «газик» и «летучка» Жильцова скрылись за поворотом, Котов предложил Петро Брагину составить машины в два ряда навстречу радиаторами.
— Ужмем колонну?
— Да ну ее подальше, Валер, давай лучше портянки посушим, — мостясь на запасное колесо к костру, отозвался Петро.
— Ты помоги мне прицепить, а остальное я сам, — не успокаивался Валерий. — Что мы будем мерять из конца в конец.
— Ах ты, беспокойное хозяйство, — натягивая валенок, ворчал Петро.
В эту зиму, надо сказать, моторы, не глушили на стоянках. Ставили их на малые обороты, так и колматили ночь, а ночью-то два-три часа только и спали. И то наметается прогревальщик, не дай бог заглохнет. Вовремя не хватишься на таком морозе — разморозит радиатор, а то и блок порвет. И теперь Валерий шел по приходу между машин довольный: достаточно положить руку на крыло, чтобы убедиться: дышит, жива.
— Ну вот теперь, Петро батькович, можно и лапы кверху, суши свои портянки, — как бы разрешил Валерий.
— Слушай, Валера, а тебе не кажется, что наш шеф того?! — сказал Петро.
— Какой шеф, Егор?
— Зачем Егор, Фомичев — баландой встретил, похлебайте…
— Ну, и чего здесь плохого? И что вы все «шеф, шеф», — вскочил с колеса Валерий. — Подцепили дурацкую кликуху…
— Не нравится? — всмотрелся в Валерия Брагин. — Встретил мордой об лавку.
— При чем Фомичев! Ну, при чем?..
— Подожди, Валерка, я еще не досказал. — Брагин потянул Валерия за телогрейку: — Сядь.
Валерий отдернул телогрейку.
— Вынул из-за пазухи и дал коттедж.
— А ты как думал, должна быть у человека ответственность, если он при должности, если ему доверили людей, дело? Если, без громких слов и трескотни…
Валерий глянул на Петро — осекся. Не лицо — маска. Таким он еще Петро Брагина не видел. «Как может человек меняться, — подумал Валерий, — не завидую тому сытому волку, который встретится с голодным зайцем». Но ему вспомнился другой Брагин, тот, кто первым бросился в ледяную жижу, когда там, на мари, ухнула машина, и стала погружаться в наледь, и к ней было не подступиться. И захлестнули воспоминания.
Он сидел на колесе, смотрел на огонь и снова был у той переправы.
«Пропади она пропадом, — уродоваться из-за нее», — махнул рукой тогда Егор Акимович.
Петро сбросил телогрейку и едва успел пойматься за фаркопф тросом. Нахлебался вонючей со льдом жижи, но машину спас.
«Медаль тебе повесят», — кто-то из-за спины Жильцова то ли поддел, то ли одобрил Петро. Валерий помнит, как Петро ответил: «Надо знать, на что ты способен».
«Эх, марь ты, марь», — вспомнил и ясно представил Валерий, как втянулась колонна в распадок и как с ходу на первой машине Егор провалился, как выручали его машину и как переправлялись через марь.
Марь оказалась источенной теплыми ручьями и зажатой горами. Походили тогда они вокруг этой мари, повздыхали, потыкали ломиками, а дна так и не могли достать. Через гору — что на стену лезть.