— Знаю, — кивнул Егор, — Иван скажет…
Бригадир попрощался за руку с начальником стройки. Кивнул Яшкину и вышел.
— Ну так ты чего, Евгений Романович, скис? — когда Жильцов закрыл за собой дверь, спросил главного Фомичев.
— Да нет, — помялся Яшкин, — раз в помощники к бригадиру зачислили, — развел руками главный, — одно, возомнит еще…
— Этот не зазнается, — возразил Фомичев. — С экскаваторами он мне преподал, я это и не скрываю — горжусь. — Фомичев взял со стола пачку сигарет, посмотрел в нее, словно пересчитал сигареты, и опустился в кресло. — Мне еще надо подумать, кого за себя оставить в Уптаре, — вдруг озабоченно сказал Фомичев. Выждал, что на это скажет главный. Но Евгений Романович молчал, тогда Фомичев досказал. — Пожалуй, я тоже соберусь в Синегорье. Решено!
Фомичеву, как видно, по душе пришлось слово «Синегорье», и слово «створ» в последнее время Владимир Николаевич употреблял лишь тогда, когда речь заходила о Больших порогах на реке Колыме.
«Операция «Жук»
Фомичев положил письмо на стол. Оглядел присутствующих начальников отделов, инженеров, бригадиров, и ему показалось, что под его взглядом опускаются головы…
— Ваши предложения?
В кабинете стало слышно, как скреблась на стене стрелка барометра.
Кабинет начальника стройки выглядел парадным и торжественным. От окна тянулся стол заседаний, длинный, неширокий. Он напоминал взлетную полосу, а возле двери, как зайдешь — слева, рабочий стол с приставным столиком и с двумя мягкими глубокими креслами.
По левую руку пульт связи и на подставке несколько телефонов. На стене только барометр. Картин Фомичев не любил, как не любил и долгих заседаний. Потому, наверно, и кабинет казался нежилым. Здесь собирались лишь в экстренных случаях. Сегодня приглашенным не хватило мест. Несли стулья из соседних комнат. И как-то не вязались С дорогим паласом и полированной мебелью забрызганные бетоном робы строителей и лоснившиеся от масла, словно кожаные, телогрейки механизаторов. С ними соседствовали белоснежные рубашки и галстуки.
Опоздавшие проскальзывали в дверь и, пригибаясь, словно под пулями, жались к стене. Фомичев не признавал опозданий и все причины считал неуважительными: раз пришел человек, значит, мог прийти и вовремя. Заседания в рабочее время считал безобразием. «Если хочешь задушить дело, — говорил он, — начинай говорильню». Жильцов не раз слышал от него эти слова. Вспомнив их, он посмотрел на Фомичева. Раз днем собрал, значит, припекло. И, налаживаясь на долгий разговор, он по привычке прикрыл веки. Еще только месяц назад они перебазировались из Уптара…
Фомичев медленно оглядел всех, и глаза его, карие, глубокие, сейчас были налиты холодом и казались светлыми, а взгляд, тяжелый, цепкий, переходил с лица на лицо. Тишина угнетала.
Да, тишина бывает разная. Есть тишина леса, во время охоты. Эта тишина до звона в ушах. Казалось, сам становишься одним большим ухом. Тишина в консерватории перед началом концерта. Тишина неловкости, когда секунды бьют наотмашь по нервам. Наконец, тишина перед атакой. Тишина в кабинете, пожалуй, напоминает тишину перед боем, когда томительное ожидание перерастает в жажду, когда глушатся инстинкты страха и самосохранения — поскорее бы бой, все, что угодно, лишь бы не ждать…
Фомичев остановил свой взгляд на Жильцове. Жильцов его почувствовал, но глаз не открыл, было неясно, слушает он Фомичева или дремлет. Тогда Фомичев перевел взгляд на Крайнова. Начальник участка, по своему обыкновению, рассматривал свои руки и исподволь косил глазом на Яшкина.
— Ну, — нетерпеливо подтолкнул Фомичев.
Главный инженер Яшкин кашлянул.
— Да что тут долго решать, — голос Яшкина окреп. — Раз проектную организацию не устраивает наш вариант, то мы умываем руки, и это снимает ответственность со строителей.
Егор Жильцов постарался вникнуть в слова главного. Ему показалось, что-то не то говорит Яшкин. Он посмотрел на Шустрова; тот ерзал на стуле, кривил губы в ухмылке. «Если Иван Иванович промолчит, тогда я скажу», — подумал Жильцов.
Жильцов различал людей не по должностям, а прежде всего смотрел, как человек работает. Для него главным было — лежит ли у человека к работе душа. Ценил он и хватку. Шустров — этот будет рыть носом землю, не посчитается ни с какой трудностью, вывернет себя наизнанку для дела. Вот ведь один на створ поехал, а сколько успел наворочать. Экскаватор и мастерские задействованы. А вот Яшкин любит тенек, прохладцу в деле.