Мережко сразу как-то сжался весь, лицо его помрачнело. Но видя, что Коберский искоса наблюдает за ним, взял себя в руки, встряхнул плечами и, уже улыбаясь, спросил с легкой ехидцей:
— А скажи, пожалуйста, Аникуша, где мы в этом городе «кадиллак» достанем?
— Зачем он тебе вдруг понадобился?
— Не мне, а тебе.
— Не понял…
— А что же тут понимать? Если рабочий парнишка назначает понравившейся ему девчушке первое свидание в кафе, то и подкатить он должен к нему, ну… пусть не в «кадиллаке», а хотя бы в каком-нибудь паршивом «мерседесе». Чтобы все было как в иностранном киношке.
— А может, он назначит ей свидание во Дворце пионеров? — тоже с ехидцей спросил Коберский, но тут же, хмурясь, серьезно добавил. — Мы для того тебя и вызвали, чтобы ты написал такой эпизод, в котором кафе и все прочее не были бы похожими на иностранное кино. И мотивировочку ты должен придумать, да, да, такую, чтобы все было правдиво и логично, чтобы понятно стало, почему первое свидание состоялось не в городском парке, не на лужочке над речкой, а именно в современном кафе. Трудно? — Аникей вдруг даже приостановился и, уперев руки в округлые свои бока, заключил почти злорадно. — Если было бы легко, мы бы сами без вас как-нибудь, сударь, а так — извольте, садитесь и работайте.
Мережко не ответил. Долго шел молча, пытаясь подавить нарастающее внутри раздражение. А потом вдруг брякнул:
— Тебе Галка привет передавала.
— Да? — оживился Коберский. — Мне кажется, что она очень обиделась на меня.
— Нет, она умница.
— А умные что — не обижаются?
— Она не злая…
— Добрые тоже обижаются, — вздохнул Аникей, но заметно повеселел. Он хотел спросить о жене еще вчера, как только встретил Мережко, но почему-то не решился. — Ты где ее видел?
— У Дома кино встретил.
— Ну, и как там она?
Александр пожал плечами. Он встретил жену Кобер-ского, когда та выходила из Дома кино со своим первым мужем. Не стоило говорить об этом Аникею, он слишком любит ее и будет терзаться ревностью. Правда, и сам Мережко, увидев Галину и ее бывшего мужа вдвоем, неприязненно подумал, что не следовало бы им вот так демонстрировать. Что это была демонстрация — в этом он нисколько не сомневался. Галина ведь тоже — об этом знали все — любила Аникея…
— Ты что-то вроде не договариваешь? — словно прочел его мысли Коберский.
— А что я должен договаривать? Передавала привет тебе, пробуется в каком-то фильме. На тебя вроде бы не сердится…
— Ну, эти догадки у тебя уже от литературы, — печально усмехнулся Коберский, но все же еще больше повеселел.
— А может, все же не кафе? — осторожно спросил Мережко.
— Кафе, дорогой, кафе, — Коберский даже обнял Александра за плечи. — Только придумай, пожалуйста, чего это им вздумалось так — именно в кафе. Поднатужься, дорогой, ты ведь можешь!
Он добродушно и весело похлопал Мережко по спине, и оба чистосердечно рассмеялись.
5. У чинары семи братьев
Цаля постучался в номер к женщинам, толкнул дверь.
— Можно?
— Ой, нет! — взвизгнул девичий голос.
— Мне Лилю, — попросил Цаля.
Вышла Мишульская. В узком коротеньком халатике, в домашних тапочках она казалась еще более хрупкой, чем на самом деле. На голове топорщилась непричесанная челка — первоклашка, и все тут, вот если бы только не морщинки у глаз, да не складки у рта, да еще, пожалуй, челка не была бы крашеной.
— Ты что в такую рань?
— Кому рань, а некоторые уже и аванс успели потратить.
— Тебе это не грозит. — Лиля быстрым, заботливым движением вскинула руку к Цалиному пиджаку и оторвала пуговицу, висевшую на одной ниточке. — Снимай, пришью.
— Потом, — отмахнулся Цаля, пряча пуговицу в карман.
— Куда ты торопишься?
— Поехали в Фирюзу, мы ведь там еще не были. Махнем пораньше, а то вдруг после обеда съемка — и тебя хватятся. Возьмем мотор.
— У тебя даже на мотор деньги есть?
— Есть, — хлопнул себя по нагрудному карману Цаля.
— Удивляешь…
— Продал Саше Мережко один из своих сюжетов.
— У него что, своих нет?
— Навалом, но чужие лучше. Так что?
— Да я тут постирушкой занялась…
— В дождь? Сушить-то где будешь?
— В ванной. Не ждать же, пока он перестанет, может, еще неделю будет. Я быстро — ты подожди, хорошо?
И Цаля ждал. Настроение у него было отличное, он даже решил немного поработать. Зашел к себе в номер, достал из-под подушки толстую общую тетрадь, в которой был записан неоконченный сценарий («Солнце моей надежды» — как он сознался однажды Лиле Мишульской). Большинство из тех, кто начинал вместе с ним, далеко пошли. Много, конечно, среди них и середнячков, но все же они при настоящем деле, каждый на своем месте, не всем же быть великими. Но любил ли кто-нибудь из них кино так, как любил его Цаля? Почти четверть века он отдал ему, начинал вторым режиссером, а потом постепенно пошел по наклонной: был и ассистентом, и осветителем, и реквизитором, а теперь вот и просто разнорабочий, сторож. Но от кино все равно ни на шаг, это единственная его любовь, первая и последняя.