А через полчаса Мережко уже был у Коберского.
— Кажется, нашел! — протянул испещренный мелким шрифтом лист бумаги.
Коберский читал, болезненно морщился, но потом его лицо несколько просветлело, губы тронула едва заметная улыбка.
— Ну, мотивировка, хоть и относительная, все же есть. Сойдет… А вот экспозиция эпизода не та! Ну зачем ты так пространно все это описываешь? Все слова, слова… Актерам играть надо, а не говорить. Напиши просто — они друг другу нравятся, а там уж актеры сами как-нибудь сыграют.
— «Они друг другу нравятся»?! — вскипел Мережко. — Да как у меня рука поднимется написать этакое, пусть даже в скороспелом эпизоде? Это в аннотации можно, в театральной программке, а не в произведении!
— Да не обязательно так, пиши по-своему, но короче, яснее и, главное, динамичнее, чтоб актерам было что играть.
Пришли Скляр и Жолуд.
— Аникей Владимирович, с кафе все в порядке, оказалось, в горпищеторге сидят симпатичнейшие люди, один из них даже филателист. Договорились прямо на завтрашнее утро. Причем сегодня они закрывают кафе раньше, так что свет и кое-какой реквизит можно перевезти вечером, — доложил Скляр.
— Так скоро? А успеем ли мы это сегодня? У нас все готово? — обернулся Коберский к Жолуду. — Как там у тебя, Виталий?
— У меня будет все в порядке.
— Прошлый раз ты говорил то же самое, а уже на площадке обнаружилось, что не захватили «дипломат», и герой, как охламон, тащился со старым провинциальным портфелем, который мы одолжили у случайного прохожего.
Жолуд обидчиво покраснел.
— Вспомните, никаких указаний насчет «дипломата» не было…
— А тебе обязательно на все указания мои нужны? Может, мне еще приказывать тебе гримировать актеров? Нет, дорогой, обо всем должен знать ты, помнить все мелочи! Ты второй режиссер, ты — мой начальник штаба, если хочешь знать.
Жолуду, разбитному и честолюбивому парню, было приятно, что режиссер-постановщик возвел его, своего помощника, в столь высокий ранг, но все же самолюбие защитно противилось, когда его вот так при всех отчитывали.
— На своих начальников штабов командиры, насколько мне известно, не кричат, — сказал с достоинством.
— А я что, кричу на тебя? — удивился Коберский и даже рассмеялся. От этого неожиданного смеха по его округлому лицу пошли добродушные полукружья морщин. — Видали его, а? Обиделся. Да некоторых вторых постановщик, как собак, гоняет, а они и пикнуть не посмеют! А он за упрек обиделся…
— И вовсе я не обиделся, — проворчал, вновь краснея, Жолуд.
— Ну спасибо, дорогой, спасибо. — Коберский даже слегка поклонился. — Если не обиделся, то сейчас же тащи сюда оператора, будем делать раскадровку. — И когда Жолуд вышел за дверь, крикнул вдогонку. — Да не забудь художника позвать!
— А машины где мы на вечер достанем? Их же надо было еще вчера заказать, — будто сам себе пожаловался Скляр.
— А это уже не мое дело, Борис Семенович. Мое дело — сделать раскадровку и отрепетировать сцены с актерами…
— Ну ладно, что-нибудь придумаем, — вздохнул Скляр.
— А ты можешь идти гулять, спасибо за эпизод, — сказал Коберский Александру. — Осеину я покажу его сам…
Мережко облегченно вздохнул.
Улица встретила его тихим предвечерьем, дождя и ветра не было; и низкие тучи над городом, и воздух застыли в какой-то нереальной неподвижности, овеянной парким теплом и терпким запахом распускающихся деревьев. Мережко, вдыхая этот влажный весенний запах, снова почувствовал облегчение: вновь он оказался свободен, по крайней мере до завтра, ничто не висит над ним, не давит, можно долго бродить по городу. Любой незнакомый город всегда казался ему немного загадочным, даже романтичным; все заманчиво влекло: и аккуратненькие скверы, и еще чернеющие катальпы (листья на них появятся позже, чем на других деревьях, а пока на ветвях висят прошлогодние длинные мокрые стручки), и низкие, словно бутафорные, домики с косыми старинными решетками на продолговатых окнах, и современные новые дома, из подворотен которых тянуло прохладой и сыростью. Даже в окна домов в чужом незнакомом городе Мережко почему-то всегда хотелось заглянуть: ему казалось, что жизнь за этими окнами иная, чем та, какую он знал и видел в своем, во многих других, хорошо знакомых ему городах…
Но едва он миновал сквер, как его окликнули. На скамейке сидели Осеин, Цаля и Лиля.
— Говорят, что Коберский тарелку не бил и начало съемок не обмывал, — сказал Осеин, когда Мережко подошел. — Надо бы исправить это нарушеньице, а? Закатились бы куда-нибудь на окраину, где прямо под открытым небом жарятся шашлыки, а сладкое вино востока закусывают шурхан-травой.