— Нина, пойдемте в театр.
Девушка от удивления даже приостановилась.
— Пойдемте, пойдемте, — не понимая ее нерешительности, повторил он. — Музей и театр — единственные места, где сейчас бывает тихо…
— Как, вот так, сразу?
— А почему бы и нет?
— Но, во-первых, мы уже опоздали… — растерянно протянула Нина.
— А я расскажу вам начало пьесы.
— А во-вторых, я не одета для театра.
— Я тоже, — подергал Мережко за лацканы свою потертую замшевую куртку.
— Ну, мужчина все же как-то…
— Ничего, ничего, — сказал он и решительно расстегнул на ней плащ, распахнул полы. — А ну, покажитесь!
— Ой, какой вы. — Она слегка отступила.
А он с преувеличенной удовлетворенностью рассмеялся и сказал:
— Гольф модный, юбка — что может быть лучше!
— Ну, все же… Можно, правда, и в этом, но еще кто-нибудь из наших увидит. Все наши в театр такими расфуфыренными приходят, такими расфуфыренными: все лучшее надевают, и каждый раз чтоб новое. Ну вот скажите: откуда это пошло?
— От старины, — беря ее снова под руку и направляясь в сторону театра, сказал Мережко. — Все от старины пошло. Когда-то определенная часть горожан, богатых или просто состоятельных, и в театр-то ходила лишь затем, чтоб, как говорится, людей посмотреть и себя показать. Вот и выпендривались друг перед другом, если выразиться современным языком, кто лучшее напялит на себя, кто более дорогую побрякушку себе на шею повесит.
— А сейчас разве этого нет?
— И сейчас есть.
— Особенно женщины. Из кожи вон лезут, чтоб одеться получше.
— Ну, эта слабость простительна, женщины должны быть красивыми.
Сам того не замечая, он прибавил шагу, и они уже чуть ли не бежали. Нина, заметив это, спохватилась, пошла медленно, укоризненно покачала головой:
— Опять спешка?
— Забыл, привычка! — виновато усмехнулся Мережко. — Вот так всегда: лишь только появится цель — уже летишь!
9. Сказка о домашнем гусе
Когда Осеин вошел в номер, Коберский и еще несколько человек из группы, тесно сгрудившись у небольшого письменного столика, рассматривали план кафе, изображенный на листе ватмана; круглолицый, с рыжей шкиперской бородкой парень (как понял Осеин — художник) что-то вычерчивал на схеме фломастером. Никто, кроме Коберского, даже не поднял головы, да и сам режиссер лишь коротко, исподлобья взглянул на куратора и протянул листок с эпизодом. Осеин быстро пробежал его глазами.
— Можно и так, — пожав плечами, снисходительно заключил он.
— А почему это «можно и так»? — взъершился Леня Савостин. — По-моему, хороший эпизод!
— Да я ведь не против, — безразлично пожал плечами Осеин. — Сцена как сцена. Сойдет, ребята! Я вам больше не нужен? Будьте здоровы, не буду мешать!
В мокрой, заляпанной грязью машине сидел Саид.
— Кого ждешь? — выйдя из дверей гостиницы, спросил Осеин.
— Бориса Семеновича. Мотается, как зверь…
— Передавай привет Акджагуль и Аширу.
— Зачем привет? Я сегодня раньше освобожусь. Вот съездим с директором в автоколонну — и все… Приглашаю на плов. Есть мясо молодого барашка, есть ваше любимое сладкое вино.
— И шурхан-трава будет? — как бы еще раздумывая, идти или нет, спросил Осеин.
— Что за разговор, конечно, будет!
— Борис Семенович, — сказал он появившемуся возле машины Скляру, — Саид на плов приглашает, пойдем?
— Какой плов? Завтра съемка.
— Борис Семенович, я же нашел время ваши марки посмотреть, а вы не хотите отдать должное моему хобби — плову. Да если вы попробуете, то и марки свои забудете!
Скляр уже сидел в машине, нетерпеливо поглядывая на часы.
— Садитесь с нами, — сказал Саид Осеину, перегибаясь через спинку сидения и услужливо открывая заднюю дверь. — Прокатимся в автоколонну, а потом ко мне…
— Нет, потом меня в гостиницу, а там делай, что хочешь!
— Борис Семенович, когда человек приглашает, зачем его обижать? — настаивал Саид.
— Не могу, Саидушка, не могу, — успокаивающе похлопал шофера по плечу Скляр, — сегодня у меня еще много дел, завтра съемки, да и не ем я ничего жирного, не пью ничего сладкого. Поехали!
— Ай-ай-яй, — уже давя на акселератор, покачал головой Саид. — Как можно не любить плова и вина?
— Да не в том дело, что не люблю, а просто мне нельзя.
— Но почему нельзя?
— Гастрит, диабет… Врачи запретили.
— У нас тысячу лет кушают плов и никому никто не запрещает. А разве у нас врачи хуже?
— Не хуже, Саид, не хуже.
— Хобби любое вылечат.