Потом, когда я увидел картину полностью, мне почему-то было жаль, что сцена дается в фильме всего один раз, хотелось слушать ее еще и еще — странное желание, чем оно было вызвано, до сих пор объяснить не могу. Теперь, когда я отбираю дубли, они надоедают до тошноты и все время кажется, что именно того, самого нужного, лучшего дубля мы так и не сняли…
Встретились мы с ним через несколько лет. Он недавно закончил ВГИК, а я только-только в него поступил. Я следил за Шукшиным все это время, знал каждую его роль, прочел его первые напечатанные рассказы. Встретились мы с ним не во ВГИКе и не в Доме кино, где обычно встречаются киношники, а в журнале «Октябрь». Было в то время там что-то вроде литературной студии, а пригласил меня туда сокурсник со сценарного факультета, пописывающий рассказы. Мы, правда, опоздали, все уже закончилось. Из двери вышло несколько человек, среди них был и Шукшин. Когда он, распрощавшись с друзьями, остался один, я подошел к нему.
— Не узнаете?
— Нет.
Я напомнил ему Одессу, студию, «Два Федора». И тут он вспомнил, заулыбался.
— Ишь ты, во ВГИК поступил? Неужто я сбил тебя с пути праведного, соблазнил кинославой?
— Да нет, — пожал я плечами, — просто тут все как-то совпало. Увлекался в школе кинолюбительством, получил приз, заметили, рекомендовали…
— А я толкусь, толкусь — и никаких призов;— с тихим задором засмеялся Василь. — Только все учусь, учусь… все меня учат. Вот теперь сюда захаживаю… — он кивнул на здание, где помещалась редакция журнала «Октябрь».
— Читал, — сказал я, — мне нравится.
Он недовольно сморщился.
— Мелочи все это…
И после мы встречались не раз, уже как равные; но как-то вечно спешили, у каждого были свои заботы, даже водку иногда при встречах пили как-то наспех.
Последний раз мы виделись на киностудии имени Довженко в Киеве, встретились у парадных дверей, у вертушки, обнялись. Но поговорить не успели, я даже не знал, зачем он приехал в Киев, не успел рассказать о своих делах на студии — меня ждала машина, я, как всегда, куда-то опаздывал.
— Зайди, Аник, я в гостинице «Москва», триста шестидесятый номер.
— Зайду, — бросил я уже на ходу.
А он вслед:
— Вечерком заходи, завтра меня уже тут не будет…
Не зашел, что-то помешало… Это «что-то», которого я и не помню сейчас, казалось, наверное, страшно неотложным и важным, а с товарищем, мол, успеется, еще посидим, наговоримся, еще много будет встреч. Но их больше не оказалось… А теперь вот столько лет терзаюсь, и все не идут из сердца поистине бессмертные слова: «Ленивы мы и не любопытны…»
Коберский встал из-за стола, взволнованно заходил по номеру, хотел закурить, но сигаретная пачка снова была пуста. Подошел к Осеину — тот спал, укрывшись с головой. На тумбочке, рядом с очками, лежала пачка «Золотого руна», но в ней была всего лишь одна сигарета. Аникей скривился, но только махнул рукой — не станет же Осеин курить ночью, спит мертвецки, а ему закурить сейчас было просто необходимо…
11. Четверо и другие
Из театра он и вышли уже вчетвером. Укрылись от дождя под навесом. Мужчины то и дело выбегали на дорогу останавливать такси, но они в этот поздний дождливый вечер как будто бы тоже спешили укрыться в гараж. Цаля ворчал:
— Такие деньги тратить за вечер скуки! Да еще таскаться в слякоть!
Он мерз без плаща, лицо его, и без того синюшное, стало совсем сизым, жалким.
— Спектакль действительно скучноватый, — согласилась Мишульская. — Телевизор и кинотеатр в этом отношении выгодно отличаются от театра. Скучно — выключил телик, а из кинозала в любое время можно уйти, даже не шикнет никто. А тут вроде бы неудобно…
— А я все равно ушел бы и тебя утащил бы, — упрямо сказал Цаля. — Да вдруг вижу — входит Саша Мережко вот с этой обаятельной девушкой. Ну, думаю, если уж Мережко пришел в театр, то, наверное, спектакль стоит того. И все три акта ждал, что вот-вот произойдет что-то необычайное. Не дождался…
— Нас дождь загнал, — почему-то виновато объяснил Мережко и, взяв Нину за руку, наклонился к ней с улыбкой. — А вам как, Нина, понравилось?..
— Не знаю, — пожала она плечами. — Тихо, уютно, а я люблю это, отдохнула. А пьеса… она как и все…
Цаля, трясясь от озноба, вдруг захохотал: