— Вот это дала! Да ни один критик еще не выдал такого точного, такого смелого определения. Верного и самого что ни на есть короткого. «Она как и все…» И все! Ха-ха-ха! Мне, например, после таких представлений хочется выпить.
— Ну, это желание тебя никогда не покидает, — заметила Лиля.
— Это когда-то было, в молодости, а теперь все, завязал.
— Рюмку в такую погоду, даже тем, кто завязал, не грех, — засмеялся Мережко.
— То, что ты привез, наверное, уже выпили? — осторожно спросил Цаля.
— Кто и когда это успел, уж не я ли сам?
— О, у него почти целая бутылка «Наполеона»! — потер руки Цаля.
— Даже две, — похвалился Александр.
— Зачем вы ему про две? — с упреком покачала головой Мишульская.
— Но он же завязал…
— И всем вам докажу это! — расхрабрился Цаля. — Кофе, и все… и к нему одну крохотную рюмочку, за всю ночь…
— Вот, ты уже и думаешь о всенощной… Он, такси с зеленым огоньком, хватай его, Цаля!
Цаля выбежал под дождь. Такси шло в другую сторону, и Цаля, усевшись рядом с водителем, видимо, уговаривал его, после чего машина покатила на разворот.
— А вы как к кофе с коньяком? — спросил Мережко у Нины.
— Я больше люблю с ликером. А вообще-то, я пью только сухое вино, у нас в Молдавии пьют сухие вина.
— Ликера у меня нет, а сухое найдется, я и сам его уважаю. Поехали? — Он кивнул на приткнувшееся вплотную к ним такси.
— К вам, в гостиницу? Ни за что!.. Нет, нет, не подумайте, что я почему-то там… Вовсе нет, я бы даже с удовольствием… Но нам, официанткам, категорически запрещено приходить в гости в мужские номера. Даже если там живет родной брат…
— А вы пойдете не к мужчинам, — закуривая, сказала Мишульская. — Вы пойдете ко мне. Мужчины минуту-другую помокнут под дождиком, а мы пройдем…
— Ой, не знаю, что и делать, — растерялась Нина.
Цаля открыл дверцу:
— Да садись, чего уж там!
— Только до двенадцати и только, конечно, к вам…
— Ну, это я вам только наполовину обещаю. В номер-то мы ко мне зайдем, но я там не одна, уже, наверное, кое-кто и спит. А Мережко живет один. Но зайти ко мне все равно придется — захватить что-нибудь из закусок. Я уверена, что у Мережко — шаром покати, не так ли?
— Почему это «шаром покати»? — притворно обиделся Александр. — Есть лимоны, конфеты и даже крабы.
— Ха, наедимся мы вашими крабами. Я принесу чего-нибудь…
В гостинице Нина и Лиля благополучно прошли мимо сонной дежурной. Напарницы Мишульской действительно уже спали. Нина даже не входила в номер, осталась ждать у двери. Лиля что-то искала в потемках, чем-то глухо звякнула и вышла из номера на цыпочках, неся в руках банку кабачковой икры и кастрюльку с редиской, прикрытую ощипанным батоном.
У лестничной площадки их встретил Осеин.
— О, пани Мишульская, — с насмешливой восторженностью развел он руками, — вы после театра выглядите неотразимо, вероятно, благотворная сила искусства действует на вас гораздо больше, чем на других.
— Ах, спасибо, ах, спасибо, — с притворным смущением отвечала Лиля.
— А на тайную вечерю к кому это, если не секрет?
— Мы, киношники, все на виду… К вашему другу.
— О, друзья, сказал Пилат, нет друзей, сказал Сократ… Никак к Мережко?
— Никак…
— А она ничего-о, — наклонившись к Мишульскои, шепнул ей на ухо Осеин, показывая глазами на Нину. — Ах ты, сводница…
— Вы пошляк, Дмитрий Андреевич, — также шепотом ответила Мишульская.
Александр стоял у гостеприимно распахнутой двери номера. Пропустив Лилю и Нину, приглашающе кивнул Осеину:
— Заходи!
— Благодарствую, милый. Я уже был в гостях, сыт и пьян.
— Ну, дело хозяйское.
Мережко хотел было прикрыть дверь, но Осени все еще не уходил, видимо, ощущал потребность поболтать после выпитого. Не найдясь, о чем, он покачал головой, сокрушенно и дурашливо поцокал языком:
— Ох уж этот Александр Николаевич, я вам скажу, ох уж этот Мережко… С официантками, значит? Ну вам ли это к лицу, известному, талантливому?
— Дурак ты, Митька! — добродушно улыбнулся Мережко.
— А вообще-то, Саша, здесь из девочек можно устроить даже фейерверк, вдвоем, без пиротехников, — пьяно хохотнул Осеин. — Давай, Сашенька, с тобой как-нибудь… Взяли бы и Коберского, но он вереи своей Галке до пошлости…
— Сюда или туда? — нетерпеливо взялся за ручку двери Мережко.
— Нет, милый, я устал.
Едва поставили на стол всю нехитрую снедь, приготовили кофе и разлили в рюмки вино, как кто-то сильно толкнул ногой дверь и в номер вошел Миша Григорьев. На руках он держал Веру Потапову — мокрые волосы ее распущены, голова безжизненно запрокинута, лицо бледное, в полузакрытых глазах застыли боль и отчаяние. А у Миши глаза широко открыты, маленькое ребячье лицо перекосила гримаса ужаса.