— Здесь адреса. Зайдите, пожалуйста, и все расскажите. Лиля — это моя жена. Я ей еще напишу. Да и придет она ко мне… А это Варин адрес. Из-за нее все… Была невестой моей. В невестах и осталась… Женился я на Лиле, хоть и не любил. Хотел за все, за все ей, Варе, как это называется… отомстить. Да нет, не то слово. Другою не знаю. Короче, хотел, чтобы она век страдала, жалела, ведь она любила меня и сейчас любит. Да, любит, я знаю. Сама говорила. Люблю, говорила, и буду любить, но никогда не стану твоей. Думал, она страдать будет, а вышло, что я, я!
Последние слова Борута почти выкрикнул. Лицо его вдруг исказила гримаса, в глазах выступили слезы. Он отвернулся, прокашлялся. Заговорил глуховато, спокойнее:
— Так что же это делается? Скажите, а? Зачем же жизнь калечить друг другу? Ведь и я люблю и она любит…
— Борута! — донесся голос лейтенанта.
Мы поднялись.
— Так вы зайдете к ней? — спросил Борута.
— Честно говоря, я не понял, что передать…
— Лиле только скажите, что случилось, а Варе наш разговор передайте. И что смерти искал, передайте. Скажите ей, что к жене я после отсидки не вернусь. Буду один. Варя одна — и я всю жизнь один буду. А мое слово — камень! Это все знают.
Вилково на Дунае — один из самых оригинальных городов нашего юга. Вдоль улиц-каналов, по-местному ериков, лежат на сваях дощатые кладки-тротуары, заборы у домов сколочены из обомшелых днищ старых каюков, а калитки во дворы — крохотные мостки через ерики. На ночь их не закрывают от нежданного гостя, а поднимают, как когда-то у ворот крепостей поднимали мосты через ров.
Дунай здесь не имеет крутых берегов, идет вровень с сушей, и при скольжении по водной глади даже небольшого каюка пепельные от ила волны накатываются на берег и добегают до самых заборов, оставляя в кустах верболоза белые гнезда иены.
Я бродил по пружинящим под ногами кладкам, по кирпичным, замшелым от сырости тротуарам, похожим на окислившиеся медные плиты, и необычность городка так очаровала меня и увлекла, что лишь поздно вечером, стоя в густых потемках над Дунаем и слушая протестующий девичий шепот, вспомнил о просьбе Боруты.
«Может, отыскать его любовь, зайти? Развлеку, чтобы не скучала по Боруте», — весело и легкомысленно подумалось мне. И тут же попытался представить себе ее: какая она, видавшая ли виды молодуха или вот как эта девчонка в каючке с ласково-строгим шепотом? Но я уже порядком устал, да и не стоило так поздно вторгаться в дом, тем более с неприятными известиями. Да и найдешь ли ты нужную улицу в незнакомом городе в такую темень?
И я поплелся в гостиницу к своим ребятам.
На следующее утро я проснулся очень рано от дребезжащего звона гостиничных окон. Перед этим мне снились густые, бесконечные дунайские плавни — камышовые джунгли, которые я видел накануне, подъезжая к Вилкову. А над этими плавнями висел гигантский тарпан для резки камыша, но резал он со скрежетом и грохотом не камыш, а рыболовный сейнер, который я вчера тоже видел на причале… Я поднялся и посмотрел в низкое, незашторенное окно. По брусчатке, гремя всеми пластинами своих мощных гусениц, полз трактор, таща за собой сразу два строительных вагончика; и трактор, и вагончики показались мне инородными в этом городке, где царствовали пропахшие рыбой сейнеры и каюки, да еще влажные от камышового сока тарпаны.
Уже с утра было душно от солнца и влаги. Я вышел на улицу. Хотелось нить, но вода в колодце-бассейне на гостиничном дворе была привозная, теплая, попахивающая илом, и я решил потерпеть до базара, находившегося неподалеку, где, конечно же, найдется кое-что повкуснее привозной водицы.
Южный базарчик предстал предо мною во всем богатстве и всей своей красе. Горки яблок и груш, корзины слив, алычи и айвы, вееры тарани, рыбца, тяжелые плети молодых сомят, и среди всего этого на каждом шагу вино в мутноватых графинах, а рядом стакан — пробуй, утоляй жажду. Я выпил стакан терпкого домашнего каберне, впился зубами в брызнувшую обильным соком мягкую, ароматную грушу и, ощутив веселую беззаботность, пошел вдоль рядов. Базарчик в Вилкове отличался от других южных базаров, пожалуй, лишь тем, что не был криклив и шумен, люди здесь сдержаннее и молчаливее. Я остановился у косо опершегося на старенький пыльный забор винного ларька, прислушался к степенному, неторопливому разговору, который вели мужчины со стаканами вина в руках.
— Я рыбак, надо — буду ловить сельдь, камбалу, а надо — и карасиком не побрезгую, — говорил краснолицый седобородый мужчина в соломенной шляпе и высоких резиновых сапогах. Отпив одним глотком добрых полстакана вина, продолжал: — Но если я зашел к тебе, ты меня поперву сесть пригласи!