У распахнутых ворот рыбозавода меня остановили.
— Вам кого тут? — строго спросил тот самый краснолицый седобородый рыбак, которого я уже встречал у винного ларька.
— Варю Скосыреву.
— А-а-а, глазировщицу. Прямо к кирпичному зданию, — указал рыбак на невысокое строение, — дверь там открыта в компрессорную, туда и входите.
Поблагодарив, я двинулся к зданию быстро и решительно, еще острее проникаясь тем же настроением, с которым выбежал из гостиницы. Но чем ближе я подходил к этому приземистому строению, где работала Варя, тем больше остывал, мне уже не хотелось говорить ей ничего резкого, делать ей больно.
Я прошел через компрессорную, где сильно пахло аммиаком, через таровочный, в котором стоял сухой прохладный запах пиленого леса. После жары и духоты, которые с утра уже липко налегли на город, эта прохлада казалась особенно приятной. А из цеха глазировки на меня и вообще дохнуло северным холодом. И все здесь были одеты по-северному.
Я остановился у мигом захлопнувшихся за моей спиной тяжелых, на пружинах, дверей, и никто не обратил на меня особого внимания, видать, тут привыкли к туристам. Но вот из дальнего угла уже кто-то шел ко мне, одетый точно так же, как и все, и поэтому издали трудно отличимый от других, шел быстро, и я уже видел ту самую, одну из прекраснейших на свете улыбок — Варину улыбку. Мне и вовсе перехотелось говорить ей что-либо обидное, всю злость вмиг потушила эта улыбка.
— Кто вас сюда раздетого пустил? — вместо приветствия спросила Варя, сокрушенно покачивая головой.
— Через компрессорную, — ответил я, чувствуя, как мое тело начинает сковывать холод.
Она открыла какой-то шкафчик, вынула из него фуфайку и помогла мне ее надеть. Я вдруг заметил на стене крупные красные буквы: «БЕРЕГИТЕ ХОЛОД!» Кивнув на надпись, спросил у Вари:
— Зачем же его беречь, когда его здесь хоть отбавляй?
— И всегда не хватает, — засмеялась Варя. — А вы еще не уехали?
— Как видите…
— Случилось что-нибудь?
— Нет, ничего особенного, просто вышла небольшая задержка, и мне вот захотелось еще раз увидеть вас.
— Ну, вот и увиделись…
— И не просто увидеть вас мне захотелось, а сказать вам, вернее спросить у вас… Нет, даже и не это. Хочется дать вам хороший совет. Не надо обманывать, Варенька.
— Кого, в чем? — тихо спросила она.
— Прежде всего себя. Вы ведь любите Вадима, я это понял вчера, я случайно заглянул в окно, когда вы смотрели на портрет.
— Не надо, не смейте об этом, — с трудом выговорила она.
— Нет, надо, — раздраженно сказал я, чувствуя, как меня охватывают тоска и досада. — Надо, Варя, говорить об этом. Не мучайте себя. Я знаю, что вам с ним будет трудно, но Вадим попал в беду, долго ему из нее выбираться. Пройдет время — и, может, вы и станете той единственной, которая сделает его человеком. Ваша любовь, ваша забота!..
— Нет, — жестко и вместе с тем как-то отрешенно проговорила Варя, — этого никогда не будет. — Она помолчала, сухо, колюче посмотрела на меня, потом, словно увидев, что перед ней я, а не тот, другой, кому предназначались ее слова, заговорила уже с едва заметной улыбкой: — Поймите меня, этому человеку все очень легко давалось в жизни, слишком легко. Вот он и моей любви захотел. И это ему шутя удалось. Потом он ушел к другой, думал, что этим меня изведет. И там ему удалось. Ребенок есть… А теперь снова ко мне. Любит, говорит. Верю, что любит. Сознаюсь вам, и я его не забыла. Но он не заслуживает того, что есть у меня к нему. А я, может, еще встречу человека, которого… А не встречу — и так обойдусь. Да у меня, Леонид, в груди не только тепла много, но и холод есть. Может, его не меньше, чем вот здесь кругом. Он-то и поможет мне все остудить. Ведь чтоб жизнь была справедливей, не всегда и не для всех нужно только тепло, в ней и холод полезен… Пусть не для меня, а для него же, беспутного, для его ребенка. А я обойдусь, обойдусь…
Она как-то вся решительно сжалась, плотно сомкнулись губы, лицо побледнело, будто проступил на нем весь тот хранившийся в ее сердце холод, о котором она говорила и который помогает людям не меньше, чем тепло.
— Парадокс какой-то, — вырвалось у меня, и я снова увидел на стене большие красные буквы: «БЕРЕГИТЕ ХОЛОД!» И эти два слова, написанные, возможно, давным-давно, еще до рождения Вари, вдруг словно ожили совершенно в ином для меня смысле.
— Парадокс, — снова повторил я.
— Не знаю, что это такое, — она уже, как и раньше, доверчиво смотрела на меня, улыбалась и снова была красивой. — Что это за слово такое — «парадокс»?
— Это когда все не так, как у людей, — вздохнув, упростил я свое объяснение.