— Согласна, здесь что-то нечисто, — кивнула Зинка. — Марьяш, что думаешь?
— Думаю, что мы все равно ничего не узнаем. Поэтому предлагаю забыть этот неприятный инцидент, — ответила она, подхватив кастрюлю за ручки. — Так что, варим или жарим?
— Жарим, — в один голос протянули мы, переглянувшись. Жареную картошку мы любили больше всего на свете.
— Да ты что?! Неужто так и сказал, что ты тиной воняешь?! — баба Шура нахмурившись, смотрела на Агапу Корниловну. — Ну, зараза! Какой же вредный мужик!
— Так и не мужик он вовсе! — фыркнула Агапа, наливая чай в красивые цветастые кружки. — Полевик! А они противные и упертые! Всю жизнь мы с ним на ножах! Перетянула его по лбу граблями, чтобы не умничал и ушла!
— Ничего с ним не случится… Глядишь мозги на место встанут! — хмыкнула баба Шура. — Значит и он ничего о рубахе не знает?
— Не знает, — тяжело вздохнула Агапа. — Орать начал, ногами топать, а толком ничего не сказал.
— Странно это все. Кто же мог ее взять? Времени у нас мало, нужно объединить усилия, — старушка щелкнула пальцами, и на столе появилось блюдце с вареньем. — Угостись-ка вареньицем, ароматное страсть.
— Слушай, Яга, а что если к водяному сходить? Может он чего слышал? — кикимора подвинула к себе блюдце с вареньем.
— Сходить-то можно, только сама с ним говорить будешь. Мы уже лет сорок не разговариваем, — баба Шура вздернула подбородок. — И начинать я не стану!
— Хорошо, хорошо, поговорю, а ты в сторонке постоишь, — быстро сказала Агапа, намазывая варенье на булку. — Сейчас чаю попьем и на мельницу.
Старая водяная мельница стояла у реки, но давным-давно не работала. О его колесо бились упругие струи воды, а оно лишь тяжко со скрипом вздыхало, вспоминая добрые времена. Сама мельница потемнела от времени и влаги, на ее стенах кое-где виднелись подушечки мха, но маленькие окошки сияли чистотой, а на крыше виднелись свежие заплаты.
— Лукьян Степанович! Лукьян Степанович! — позвала Агапа, сложив ладошки у рта. — Ты дома?!
Скрипнула дверь и на пороге мельницы показался тучный старик с копной седых волос на большой голове. Он увидел, кто к нему пожаловал и недовольно поджал толстые губы.
— Чего надо?
— Разговор есть серьезный! — Агапа подошла к крыльцу, а ее спутница даже с места не сдвинулась. — Лукьян Степанович, дело важное!
Старик тяжело спустился и сложил на груди руки, хмуро поглядывая на стоящую в стороне бабу Шуру.
— Ну, раз Яга явилась, значит точно дело серьезное. Говори, чего приключилось?
— Рубаха Морока исчезла, — прошептала кикимора, двигая длинным носом. — Украл ее кто-то!
— Что? — водяной булькнул и его глаза стали похожими на блюдца. — Как это украл?!
— Да вот так! — Агапа придвинулась к нему и зашептала. — Мне сестра моя рассказала, что вчера была она в черном ельнике и сама лично видела, что под камнем пустота! А от него чернота рассеивается! Открыты врата и как только день Карачуна настанет, в них войти можно будет! Завтра Морок как увидит, что рубахи нет, разозлится и догадайся, кто под горячую руку попадет?
— Так, а мы здесь причем? — Лукьян Степанович побледнел. — Я рубаху не брал! Мне она не нужна! Живу себе спокойной жизнью, никого не трогаю!
— Думаешь, он разбираться станет? Рубаха пропала? Пропала. Нечисть в деревне рядом живет? Живет. — Агапа Корниловна нервно заморгала, закатывая глаза. — Ведь было уже такое, что домовой и дворовой спьяну рубаху спёрли и на чердаке спрятали! Им, видите ли, пошутить захотелось! Помнишь, чем закончилось? Развеял их Морок!
— Ах, ты ж камыши да ряска! — испуганно прошептал водяной. — И что делать-то теперь?!
— Искать надобно рубаху! Может у тебя какие мысли имеются, кто ее взять мог? — кикимора с надеждой уставилась на него. — У полевика я уже была. Не знает он ничего.
— Ладно, идите в библиотеку, а я по домовым пойду. Авось, кто из них чего слышал… — вздохнул водяной. — Вот же наказание мне! Тут бы к зиме готовиться, все бочаги проверить да омуты! Старый сом меня ждет, чтобы помог я ему нору утеплить… Нет же, теперь вместо этого мне придется по деревне бегать!
— Спасибо тебе, Лукьян Степанович! — Агапа крепко обняла его, и он возмущенно забулькал.
— Не прижимайся ко мне! Не прижимайся, окаянная! Не люблю я этого!
Яга насмешливо фыркнула и отвернулась, сложив на груди руки.
К вечеру погода начала портиться. Подул холодный северный ветер, понес жухлые листья, закружил их в вихре вместе с пылью. А потом пошел дождь. Он начался мелкой неприятной моросью, а потом припустил сильнее, заливая струями чисто вымытые Марьяшины окна.